Загрузка...В ночь на Первое мая 1945 года полк Михаила Романькова был высажен на косу Фриш-Нерунг. Длинной песчаной лентой уходит она в Балтийское море. Несколько тысяч фашистских головорезов окопались здесь. Сопротивлялись упорно, ждали помощи с моря.
На зорьке оборудовал Михаил с напарником пулеметную ячейку под двумя раскидистыми сосенками. День обещал быть погожим. Ослепительным блеском играло море. Чайки с криком парили над ним. Вот одна камнем ринулась в воду, всплеск — и в когтях рыбешка трепещет.
— Ишь ты, как ловко! — восхищенно выдохнул Якунькин.
Он лежит рядом с Михаилом, травинку покусывает, мечтательно рокочет:
— Дома у нас уже пахота вовсю. Утром выйдешь — жаворонок в небе заливается, землей пахнет. Хорошо!
Слушает Михаил, а к горлу комок непрошеный подступает. Невдомек наводчику Григорию, что каждое слово его едкой солью ложится на душу Михаила, раны старые разъедает. У Григория — дом, семья. Ждут не дождутся. А у него что?
Еще осенью из госпиталя послал письмо в родную деревню. Теплилась надежда: хоть кто-нибудь пришлет весточку. Ни слова. Почта приходит— для всех ребят радость, для Михаила — нож в сердце. У коптилки читают треугольники друзья, своим, домашним делятся, а Михаил в угол забьется — свет не мил.
Выход боли своей искал у пулемета в бою. Сосредоточенно, неторопливо брал на прицел серые фигуры, до боли прикусив бескровные губы, жал на гашетку. Уже представили к награде. На гимнастерке заблестел орден Славы III степени.
— Кухня приехала! — пополз слух по окопам. Звон котелков, говор, Якунькин к Михаилу повернулся:
— И нам, Егорыч, подзаправиться не мешает. Ты как думаешь?
— Бери котелок и валяй, а я затвор протру.
Привстал Григорий — и тут же на земле распластался, сильно в плечо толкнул Михаила:
— Смотри, немцы!
С высотки лавиной скатываются серо-зеленые цепи. Бегут без единого выстрела.
— Ленту! — крикнул Михаил.
С противным свистом пролетел первый снаряд. Фонтан земли взметнулся перед окопом. Чей-то крик — видно, ранили. А цепи все ближе и ближе. Впереди офицер бежит, пистолетом над головой машет.
— Давай! — хрипло орет Григорий.
— Погоди! Не пори горячку.
Пальцы на рукоятках посинели, во рту — сушь.
— Еще давай, еще. Вот до этой елочки. Ага, добежали. А теперь получайте, гады!
Полоснул свинцом Михаил по первой цепи, упал офицер, рядом — еще и еще. И вот тут беда случилась. Ударила очередь по щиту, заволокло паром прорезь прицела. Захлебнулся пулемет.
— Кожух пробило! Пластырь давай! — крикнул Михаил.
А немцы уже рядом: слышен тяжелый топот сапог, бегут во весь рост. Но успел-таки Якунькин — наложил пластырь. И тогда в упор длинной очередью ударил Михаил по набегающей цепи.
Очнулся Михаил в госпитале в День Победы — 9 мая. На тумбочке — письмо. Лейтенант Гнездилов писал: «Фашистов мы тогда разбили. За пулемет не беспокойся — твой «максим» в надежных руках. Поправляйся, дружище». В конце листка шли поклоны и приветы от однополчан.
Уже в мирные дни, 29 июня 1945 года указом Президиума Верховного Совета СССР Михаилу Романькову было присвоено звание Героя Советского Союза.
Солдат — герой, журналист — так себе. Глупый «оживляж»: «в когтях чайки забилась рыбёшка». Чайка не колршун, рыбу хватает елювом, если пишешь, то должен знать, о чём пишешь. Ошибка в детяляэх подрывает веру в написанное. Надо бы сообщить и о судьбе деревни, из которой призван слддат.