Никаких выходных и свободных дней у нас не было. Счастливым считался день, когда батарея назначалась дежурной по полку, а я —дневальным. В такие дни можно было чуть подольше поспать, потом заглянуть в парк, побродить вокруг орудий, сходить посмотреть на лошадей, а затем устроиться под навесом в столовой около кухни, где на плите повар командира полка Салазкин жарил пирожки или оладьи.
В один из таких дней я задремал за столом. Салазкпн, толкнув меня в бок, предупредил:
— Смотри, двое идут в расположение.
Со стороны поля, минуя стойла для лошадей, приближались два офицера в ботинках и брюках навыпуск.
— Вроде не наши. Без сапог.
— Чудак! Не наши. Смотри лучше. Видишь, штаны с красными лампасами. Генералы это, — уточнил Салазкин, более дальнозоркий, чем я.
Я вскочил, поправил гимнастерку, пилотку и побежал навстречу генералам. Один был среднего роста, плотный, с двумя звездами на погонах, другой высокий, худой, постарше возрастом.
Я доложил, обращаясь к невысокому:
— Товарищ генерал, полк находится на учении.
— А где же дежурный по полку? — спросил генерал.
— Находится в расположении.
Салазкин выхватил откуда-то тарелку, поставил ее на стол и обратился к пришедшим:
— Разрешите оладьями угостить.
— Давай, угощай.
Салазкин плюхнул на тарелку пару оладий и положил две вилки. Генералы присели к столу. Оладьи были пышные, румяные и похрустывали. Их жарили на масле, которым смазывают хлебные формы. Оно придавало оладьям аппетитный вид, но отдавало олифой. Генералы откусили по кусочку, а у Салазкина тем временем на плите появилась другая сковородка, с кусками сливочного масла посередине. Положив на тарелку еще по паре оладий, Салазкин подал генералам по кружке чая. Пережевывая оладью и запивая ее чаем, невысокий спросил:
— Как служба, сержант? Ты кем служишь?
— Артиллерист, корректировщик-разведчик. Учимся стрелять, товарищ генерал, — ответил я.
— Ну и как? — спросил высокий.
— Вполне. На последних стрельбах благодарность командира получили.
— Которым снарядом цель поразили?
— Четвертым.
— Неплохо, — подвел итог высокий, явно заинтересовавшийся артиллерией.
Я окончательно осмелел и выложил:
— Все хорошо, но на пристрелку снарядов дают маловато, ориентиров на местности мало и карты старые.
Я подумал, что мне влетит за дерзость, но невысокий улыбнулся и даже похвалил:
— Ты прав, сержант. Карты старые. Да не здесь воевать собирались. — И, обращаясь к высокому, добавил: — А насчет снарядов, это (он назвал его по имени и отчеству) по вашей части. Снарядов на пристрелку жалеть не надо.
Генералы стали собираться. Поднялись с лавок, взялись за фуражки.
— Спасибо, повар, за оладьи, — поблагодарил невысокий Салазкина. Высокий кивнул головой.
— Разрешите проводить, — приложил руку к пилотке я и пошел за генералами шагах в десяти сзади. Они направились мимо коновязей в поле. Высокий, взглянув на лошадей, похвалил:
— Хорошие лошади. Сытые, чистые.
— Стараемся. Ездовые за лошадьми ухаживают хорошо, — отозвался я.
— Ну, иди, сержант, дальше мы сами, — отпустил меня генерал, и они быстрее зашагали к легковой машине.
Вернувшись к кухне, я увидел, что Салазкин нажарил уже полную тарелку оладий. Он предложил мне:
— Поешь генеральских. Я на них все доппайковое масло полковника извел.
Второго приглашения не потребовалось.
На другой день Салазкин рассказал, что он вечером, подавая командиру полка ужин, доложил о посещении генералов. Узнал, что невысокий генерал-лейтенант — командующий армией, а высокий — командующий артиллерией армии. Полковник за израсходованное масло замечания не сделал, а за то, что угостил генералов, похвалил.