Нечасто в годы войны удавалось полюбоваться красотами природы, но день выдался такой, что я невольно обращал внимание на тихий, заснеженный лес, заячьи и лисьи следы, совсем свежие. Не верилось, что идет война.
Комиссар стал расспрашивать меня о дяде, о семье, о том, как мы жили до войны.
Так незаметно мы промахали 15 километров лесной дороги и выехали на опушку. От нее шла потайная тропа прямо к партизанскому лагерю.
Но последующие события круто изменили планы на день. Сквозь редкий кустарник я вдруг увидел нескончаемую, как мне показалось, колонну фашистов, двигавшихся пешком и на лошадях. Остановив жеребца, я толкнул в бок комиссара. Но тут наш конек-горбунок выкинул очередной фокус: почуяв кобылиц, он повернул голову к колонне и призывно заржал. Мы замерли. На наше счастье, немцы не услышали проявления жеребячьей радости. Поруценко схватил автомат, соскочил на снег и прошептал:
— Держись, Гена, не выдавай себя. Проследи, куда идут, сосчитай людей и технику, я постараюсь прорваться в бригаду. Жди связных.
Комиссар исчез. Время шло, колонна не прерывалась. Мороз крепчал. Было не менее 35 градусов мороза. Но приказ есть приказ, и я наблюдал за фашистами. Поразило, что никакого теплого обмундирования на них не было. Тонкие зеленые шинели, поверх пилоток намотано какое-то тряпье. Такие же тряпки намотаны на сапоги и ботинки, одеяла и платки повязаны поверх шинелей.
Недалеко от опушки находились две сожженные деревни. Я полагал, что фашисты расположатся в них на привал. Моя догадка подтвердилась. Вскоре оттуда послышался стук топоров, потянуло дымом. Я вскочил в сани и напрямик, лесом, помчался к лагерю. Отъехав подальше. выехал на тропу. На первом же повороте жеребец вздыбился: навстречу бежала группа наших разведчиков во главе с Федей Терентьевым.
— Комиссар прибежал в расположение, весь в поту, вызвал нас и приказал: выручайте Степанова, — рассказывал Федя.
Кратко пересказав разведчикам свои наблюдения, я посоветовал им уточнить количество людей и техники. Сам же поскакал к штабной землянке. Первым оттуда выскочил Александр Георгиевич.
— Молодец! — сказал он. — Иди к комбригу, доложишь об увиденном.
В землянке у Юриева все были в сборе.
— За два часа, — докладывал я, — прошло не менее двух-трех полков, а на месте двух сожженных деревень остановилось на ночевку около 500-600 фашистов.
Подоспевший Терентьев подтвердил мое донесение, сообщив дополнительные подробности.
— Ну, ребята, — сказал Юрцев, — сам господь бог принес их в наши ежовые рукавицы. С таким удачным сценарием с начала войны не приходилось работать. Теперь дело за нашей режиссурой! Всей бригадой под покровом темноты выдвигаемся на Юхново и Плахин бугор, окружаем и уничтожаем вражескую нечисть автоматным огнем и гранатами.
В расположении бригады оставалось человек 400, так что на каждую деревню, где «квартировали» немцы, приходилось по 200 наших бойцов.
К десяти вечера отряды вышли на исходные позиции. До немецких костров оставалось 150-200 метров. Цели, освещенные кострами, были как на ладони. Взлетела красная ракета — «Огонь!». Началось нечто невероятное. Расстреливали врага в упор, с расстояния в 20-30 метров. Отступать гитлеровцам было некуда.
К сожалению, многие партизаны в горячке боя забыли прописные истины. И это им стоило жизни. Посчитав, что все уже решено, они забрались в окружение немецких костров и сами стали хорошими мишенями для фашистов.
Мимо меня промчался любимец всей бригады, красивый молодой парень, командир роты Сережа Иванов. Спустя секунды он оказался между кострами. Точно бросив три гранаты и накрыв ими группу фрицев, он сам упал замертво. Наши командиры заметили это, последовал приказ всем выйти из зоны костров и залечь в пятидесяти метрах.
В это время с правого и левого флангов начали бить немецкие минометы. Как позже выяснилось, там тоже остановились на ночлег немецкие части. Но было это километрах в трех от места боя, вне прямой видимости, и потому фашистские минометчики били вслепую. К тому же они, видимо, посчитали, что партизаны находятся в 400-500 метрах от деревни, и лупили туда.
Не обращая внимания на обстрел, Юрцев дал команду подсчитать убитых фашистов, собрать трофеи и отойти в свое расположение.
Вскоре мы были уже в штабной землянке. Здесь же находились и комбриг с комиссаром.
Открылась дверь, вошел начальник разведки Лобановский. Следом за ним — два «языка». Замыкал шествие переводчик Саша Саенко. Лобановский представил «языков»— это были унтер-офицер и обер-лейтенант. Впрочем, первого Лобановский мог и не приводить на допрос. Тот был ранен в ухо и щеку и, после того как разведчики его перевязали, не мог сказать ни слова. Обер-лейтенант рассказал, что на марше находилась пехотная дивизия 16-й армии, которая начала отступление из-под Старой Руссы.
Поскольку железная дорога Старая Русса — Дно — Псков не функционирует, дивизия получила приказ в четырехдневный срок своим ходом передвинуться на укрепленные позиции Псков — Порхов и провести подготовительные работы до подхода основных сил 16-й армии. Дивизии придан армейский батальон связи, который имеет задание подготовить связь штабов армии с корпусами и дивизиями. Унтер-офицер кивком подтвердил слова обер-лейтенанта. Немец назвал в количественный состав уничтоженных нами частей — до 500 человек. Это совпало с нашими подсчетами.
В землянку вошел каптенармус Половина.
— Разрешите доложить о трофеях.
— Докладывай, — разрешил Юрцев.
Половина долго перечислял количество автоматов, винтовок, пулеметов, патронов, продовольствия. Как всякому хозяйственнику, ему было приятно сообщить начальству, что склады забиты под завязку.
— Но вот что будем делать с 250 полевыми и кабинетными телефонами, 29 комплектами раций крупных диапазонов и телегами с голым проводом, не знаю, — закончил Половина.
— Будем, Ваня, бережно хранить, — рассмеялся Юрцев.— Мы теперь с тобой являемся владельцами всех средств связи 16-й немецкой армии.
