Загрузка...В сентябре дивизия, в которую входил полк Амазаспа Хачатуровича Бабаджаняна, была переброшена на другой участок. Дивизия заняла рубеж у Глухова, в Сумской области.
Противник сосредоточивал для наступления на этом участке танковую армию генерала Гудериана, готовился к удару на Брянск, Орел, Тулу. Этот удар предполагался совместно с наступлением армейских групп, действовавших на северо-западе и на юге. Гитлеровское командование было уверено, что удар этот будет последним и приведет к победоносному окончанию молниеносной войны против Советского Союза.
В ту пору тяжелые, черные тучи низко нависли над селами и городами нашей Родины; в ту пору сердце каждого советского человека было сжато железным обручем тревоги. Все видели силу врага, его успех; все знали, что армии наши отступают.
В ту пору две категории людей оказались одинаково вредными и мешали борьбе.
Первые — это потерявшие духовное мужество люди, чрезвычайно преувеличивавшие силу врага и недооценивавшие наши силы. Эти люди считали и говорили, что борьба проиграна, что уже ясен трагический для нас исход войны. Они сеяли отчаяние в тылу и на фронте.
Вторая категория — это люди, страдавшие, по-видимому от недомыслия, полным непониманием серьезности положения. Они не видели опасности, не понимали ее и, вместо того чтобы мобилизовать самих себя и всех вокруг для смертельной напряженной схватки, благодушествовали и уверяли, что всякая опасность миновала.
Бабаджанян тоже был оптимистом. Но оптимизм его был совсем иного рода. Бабаджанян распрямлялся, когда беда гнула его, старался смотреть вперед, когда некоторые оглядывались назад. И наоборот, в периоды зловещего короткого затишья он становился особенно тревожным, бдительным и не обманывал себя ложной надеждой: «Как-нибудь обойдется».
Бабаджанян получил от командира дивизии полковника Акименко приказ перейти в наступление. Он не тешил себя большими надеждами на успех. Да и полковник Акименко предупреждал его, что противник здесь силен.
Полк переправился через маленькую болотистую речушку и пошел на запад. Местность была низменной, болотистой, вся поросла высокой и яркой зеленой травой.
Часто под этой травой находилась топь, вода выступала под ногой идущего, едва сапог надавливал землю. А в некоторых местах пушки проваливались в воду, их приходилось вытаскивать с огромными усилиями, люди сами при этой работе по пояс, а иногда и по грудь уходили в ржавую, дурно пахнущую болотную жижу.
Противник отступил. Километр за километром шли на запад батальоны, сбивая сопротивление немцев. Вот уже позади осталось болото, передовые подразделения вышли на пахотную твердую землю.
Бабаджанян то и дело поглядывал на шагавшего рядом с ним комиссара полка Пивоварова.
— Что, идет дело? — смеясь, спрашивал тот.
— Как будто идет, — поблескивая глазами, отвечал Бабаджанян.
И за все время их совместной работы не было случая, когда Пивоваров, кратко сказав «сделаю», не выполнил бы в точности обещанного. Он возвращался, как всегда, спокойный, немногословный и, кивая успокоительно головой, говорил Бабаджаняну:
— Все в порядке.
В этот так удачно начавшийся для них день они оба радовались вместе со всем полком. Но именно в этот день немцы обманули, перехитрили их.
Бабаджанян предполагал возможный удар противника с севера, готовил своих людей к ожидаемой атаке. А немцы ударили с юга.
Внезапно пришло известие, что немцы стали наступать подвижными войсками. Как часто случается на войне, радостное и веселое настроение, вызванное легким успехом, сразу же исчезло.
Люди стали хмуриться, тревожно оглядываться. Вскоре телефон сообщил, что немцы вошли в Рыльск, и Бабаджанян понял, что батальоны его обойдены противником. Мрачную картину разглядел он на карте. Противник стоял перед ним, противник обошел его с фланга, за спиной простиралось большое болото, дальше протекала труднопроходимая речушка с топкими берегами.
Бабаджанян приказал занять оборону; бойцы приступили к рытью окопов, щелей, к устройству блиндажей. Все стали серьезны, молчаливы. Полк состоял большей частью из сибиряков, людей сильных физически и духовно, закаленных в суровых трудах довоенной жизни, готовых встретить жестокий натиск врага. Не растерялись, не пали духом Бабаджанян и Пивоваров. Они не принадлежали к слабодушным людям, легкий успех не кружил им головы, но и мучительные испытания не ослабляли их веру.
Пивоваров спросил Бабаджаняна:
— Ну, что ты решил, командир?
Бабаджанян ответил:
— Отходить не буду, драться буду, комиссар.
— Хорошо. Обеспечу выполнение, — сказал Пивоваров. И он ушел в батальоны, роты, занялся проверкой исполнения приказов, беседовал с людьми, разъяснял командирам и политрукам задачу, словно цементом схватывал наскоро построенную оборону полка.
Одиннадцать суток длился этот неравный бой. Немцы бросили против полка Бабаджаняна танки, авиацию, массированное количество минометов, артиллерию.
А у Бабаджаняна имелись лишь легкие пушки, ротные минометы, пулеметы, винтовки да ручные гранаты и бутылки с горючей жидкостью.
Одиннадцать суток висели над ними двухмоторные Ю-88, их широкие плоскости с черными крестами, точно черные облака, проходили под солнцем, и мрачная тень ложилась на поле, изрытое бомбовыми воронками, обезображенное огромными комьями вырванной взрывами земли. Немало было прямых попаданий бомб в окопы и щели, десятки людей погибли в земле, истерзанные осколками фугасных бомб.
Бабаджанян круглые сутки проводил с бойцами в окопах. Он сам вел огонь из пулемета, отбивая немецкие атаки. Однажды немецкие минометчики заметили его в тот момент, когда он переползал с участка одного батальона на соседний, и устроили за ним форменную охоту. Он вскакивал, бежал, делал зигзаги, вновь падал, распластавшись на земле, и вновь внезапно вскакивал, бежал, а охота продолжалась, осколки рвали на нем гимнастерку.
Вскоре немцы оттеснили полк в болото. Тяжелы были страдания людей. День и ночь в вязком болоте, в непросыхающей одежде, часто по пояс, по грудь уходя в трясину, они ухитрялись сохранить свое оружие, ухитрялись продолжать борьбу. Запасы продовольствия иссякли, начинался голод. Болотная вода вызывала у бойцов мучительные желудочные заболевания. А немцы, почуяв, что полк истекает кровью, слабеет, утроили свои усилия: вода колыхалась от минных разрывов, самолеты с утра до вечера висели над болотом, и огромные фонтаны воды, земли, типы, истерзанный взрывами камыш поднимались высоко вверх при каждом бомбовом ударе.
Бабаджанян не обладал крепким здоровьем. И все же, хотя он тяжелее других переносил лишения, он сохранял спокойствие, ясность мысли. В тяжелые минуты людей утешал его спокойный, утомленный голос, разумный простой совет. А положение становилось все хуже, все тяжелее. Последний бой длился трое суток.
В полку осталось очень мало красноармейцев. Немцы шли в атаку шеренгой в рост, одетые в майки, с сигаретами в зубах. Следом за первой шеренгой, метрах в ста пятидесяти — двухстах шла вторая, за второй — третья. Пулеметы косили и их, а они подымались вновь и вновь в атаку.
В промежутках между атаками артиллерия и минометы молотили часами по болоту, тучами налетали клейменные крестами пикировщики, бомбовозы, истребители. Люди, лежавшие в зеленой болотной траве, среди зеленой воды, покрытые зеленой ряской, говорили, что ад, наверное, зеленого цвета.
И в самом деле, эти последние трое суток походили на ад. Начальнику штаба перебило ноги, и он заплакал, прощаясь с Бабаджаняном. Немцы видели, чувствовали, знали, в каком ужасном положении находятся остатки стрелкового полка, атаки немцев все усиливались: пушки били прямой наводкой, самолеты колесами чуть не касались спин красноармейцев, танки гудели, подходя к краю болота, сыпали пулеметными очередями, поддерживая идущую в атаку пехоту.
А у красноармейцев были лишь пулеметы, винтовки да ручные гранаты. К исходу третьих суток Бабаджанян скомандовал отход. Людям удалось унести с собой все оставшееся имущество, вынести на руках раненых. Среди уцелевших, среди раненых не было комиссара Пивоварова. Бабаджанян не мог найти тело своего мертвого друга.
Во время отхода у Бабаджаняна хлынула горлом кровь, он упал на землю.
— Ребята, я умер, оставьте меня здесь, — чуть слышно сказал он. Но, конечно, никто не помыслил оставить его. В эти минуты произошло нечто удивительно странное. Бабаджанян увидел в нескольких шагах от себя мокрую, истерзанную металлом шинель и сразу узнал ее. То была шинель погибшего Пивоварова. Поднявшись на ноги, он прижал тяжелую, набухшую шинель к груди, понес ее, точно живого человека.
На следующий день полковник Акименко вышел встречать остатки стрелкового полка, присоединившегося к его дивизии. Великую тяжесть принял на свои плечи полк, но этот одиннадцатидневный бой позволил дивизии переправить через реку всю свою технику, занять и укрепить новый рубеж обороны. Акименко увидел Бабаджаняна: он шел, пошатываясь, щеки его ввалились, под глазами легла густая, темная тень. Акименко молча обнял его и поцеловал.
Это подвиг!!!
И к чему лишние слова.