Психическая атака немцев на Советских солдат

Советские солдаты в блиндаже

Наблюдательный пункт командира стрелковой роты старшего лейтенанта Виноградова находился в пятистах метрах от немецких позиций. Тесный, в неполный человеческий рост блиндаж прикрыт со стороны противника тремя бревнами, присыпанными для маскировки торфяной крошкой и утыканными ветками березы. Узкая щель меж первым и вторым бревнами позволяет вести наблюдение за передним краем. Она же служит амбразурой для ручного пулемета.

Cтарший лейтенант был юн, лет двадцати, не больше. Круглые, румяные щеки, белый высокий лоб. Над верхней губой светло-рыжий пушок и такие же светло-рыжие косые бачки не придают воинского вида его мальчишескому лицу. Того вида, который соответствовал бы его званию и должности. Видимо, сознавал это и сам старший лейтенант. Старался на вопросы отвечать кратко, сугубо уставными выражениями, нарочито сипловатым голосом, подобающим, по его мнению, настоящему воину. Однако надолго этого не хватает, и он снова становится милым, приветливым юношей.

Местечко горячее — посмеивается он, — очень хочется немцам спихнуть роту в болото. Налетают как саранча. Отобьешь одну атаку, а через час-другой начинается новая.

Созин, связной командира, ворчливо вставляет свое слово:

— И, кажись, начинается третья. Гляньте,- товарищ старший лейтенант. Фашисты идут во весь рост.

Старший лейтенант зорко приник к смотровой щели. Сокрушенно покачал головой:

— Что и требовалось доказать. Третья атака на сегодняшний день. Прекрасно, очень даже прекрасно.

Усмехнулся недобрым смехом, потер тыльной стороной ладони высокий лоб:

— Ничего, ничего, товарищ Созин, мы тоже по психике ударим.

Неторопливо достал папиросу из самодельного плексигласового портсигара. Покрутил меж пальцев и положил обратно. Коротко передал по живой телеграфной линии из окопа в окоп:

— Ни шагу назад. Смотреть за флангами. Без приказа не стрелять.

Секунды как вечность. Фашисты идут быстрым строевым шагом, а кажется, раскачиваются они на одном месте. Мелькает длинная цепь меж кустарников, чуть поодаль за ней другая и третья. Шнапс из древесных опилок дурманит голову, будоражит, поднимает нордический Дух. Хлебнет тройную дозу фриц перед атакой, и кажется небо ёму с овчинку. И море по колено.

— Эйн, цвей, дрейн! Эйн, цвей, дрейн!

Вороты нараспашку, рукава подкатаны до локтей. Автоматы прикладами к животу. Идут, будто не на войне, а на плац-параде.

Офицеры в высоких фуражках со щегольски заломленными к низу тульями размахивают парабеллумами. Поторапливают:

— Шнель, шнель, золдатен!

Триста метров.

Рота Виноградова лежит не шелохнувшись.

Двести.

Рота Виноградова молчит.

Сто. Отчетливо видны лица, карманы на кителях, кобуры и планшеты офицеров.

Замерли, затаились наши бойцы, поплотнее приникли к земле. Сцепили зубы и терпят. Глаза на мушке, указательные пальцы на спусковых крючках. Старший лейтенант осторожно взводит пистолет.

Во вражеских цепях лающая команда:

— Файр!

Немцы идут в атаку ВОВ

Пули веером разлетаются, щелкают по бревнам, сшибают листву, свистят злым, разбойничьим свистом. Рота, набравшись мужества, не отвечает. Приказ есть приказ. И тут молодой лейтенант преображается, вместо стеснительного, розовощекого юноши совсем другой человек. Лицо словно резцом высеченное из камня. Напряглись желваки на побелевших скулах. В глазах с полуопущенными веками решимость и непреклонная воля.

— Ничего, ничего, — твердит он про себя, — ничего, мы тоже по психике ударим.

Связной Созин, бывший чапаевец, лежит рядом с командиром. Четыре лимонки с запалами под правой рукой. Обветренному, с глубокими морщинами лицу старшины чуждо хотя бы подобие мимики. Ни растерянности, ни удивления, ни любопытства. Кто-кто, а старшина Созин знает, как надо воевать. Ротный, характеризуя своего связного, скажет потом, после атаки:

— Нервы? Так их у Созина не было отродясь. Железный человек.

В первую империалистическую и гражданскую войны Созину приходилось и врукопашную биться, и психические атаки отражать. И если он жив и невредим до сих пор, то не столько благодаря своей исключительной физической силе, сколько умению перебороть самого себя. Умению бесстрашно встать в рост и ринуться навстречу атакующим. Именно это наводит дикий ужас, сеет панику в стане врага.

Фашисты беспрерывно трещат автоматами. Огонь бесприцельный, рассчитанный на испуг. На замешательство. На то, что «Иваны» не выдержат. И тогда коси их под самый корень. С размеренного шага гитлеровцы переходят на бег. Они уже на расстоянии хорошего броска гранаты.

Теперь пора!

Старший лейтенант приподнимается над своим убежищем. Взмахивает пистолетом:

— Огонь!

Собирались фрицы покосить Иванов, а Иваны сами начали косьбу. Созин выскакивает из укрытия, кричит во всю мощь:

— Круши, не жалей!

И швыряет гранату в самую гущу зарвавшихся вояк.

В стройных шеренгах фашистов возникают зияющие бреши. Сильно подуло на них свинцовым ветром. Ряды заколебались. Строй сломался. Теперь они уже не прут в полный рост. Пригибаются. Спотыкаются. Падают. Корчатся на окровавленной земле.

Те, кому еще удалось уцелеть, пятятся назад. Норовят спрятаться друг за друга. Это и есть начало настоящей паники. Мгновение, и фашисты беспорядочным стадом несутся назад.

С фланга по ним чешет станковый пулемет. Отрывисто бьют ротные минометы. Рвутся ручные гранаты Созина. Над полем сражения раскатывается богатырское ”у-р-р-а!”.

Оживают и немецкие пулеметы. Свои бьют по бегущим своим, отсекая им путь к отступлению. Круто заваривается кровавая каша. Гитлеровцы захлебываются в собственной крови.

В блиндаже зуммерит полевой телефон:

— Что за сыр-бор загорелся у вас?

— Фрицы в психическую пошли.

— И как?

— Малость образумили их. До новых веников не забудут.

В молодых глазах старшего лейтенанта искрится торжество, великое счастье победы. Торжество и счастье жизни.

Оцените статью
Исторический документ
Добавить комментарий