Родные места до войны и во время

Балтийский флот

На фотографии в семейном альбоме — светловолосая, с гладким зачесом на пробор, молодая дама в длинном светлом платье и мужчина — бравый, с усами. На коленях у матери мальчик, за руку с отцом — другой. Михаил — младший сын белоруса Федора Осиповича Вашкевича и француженки Марии Фридолины Тенгли. Откуда такой симбиоз? Она— шестнадцати лет прибывшая из Швейцарии гувернантка. Поскольку приглашали ее в дома для того, чтобы говорить с детьми по-французски, русский язык она так почти и не выучила. Больше всего на свете, судя по семейным преданиям, любила читать романы (французские, разумеется). Как они поняли друг друга — загадка туманная. Скорее всего, только такая жена и могла вынести причуды непоседы мужа. Федор Осипович мог вдруг надумать, собрать пожитки и с семейством отправиться в края, о которых услышал что-то доброе. Так, наверное, они и очутились вместо Петербурга в Калуге.

Михаил Федорович любил этот город своего детства. Когда Калугу освободили от фашистов, красноармеец Вашкевич писал во фронтовой газете «За Родину!»

Калуга древняя! Садов столетних шелест, Задумчивая рябь предутренней Оки… Сиреневых садов таинственная прелесть, Гармошка за рекой, рыбачьи огоньки… Вот Балашовкий скат… И домик с мезонином, Где Циолковский в тьме полуголодных дней На много сотен лет к планетам пододвинул Простор путей и мощь воздушных кораблей. Прославленный сосед! Маг межпланетных далей! Ракетопланы в бой повел бы ты с врагом, Когда б глаза твои сегодня увидали, Во что был превращен твой драгоценный дом!..

В 1924 году летом Михаил Вашкевич вступил в комсомол, его принимала ячейка 1-й Калужской государственной типографии.

«В сентябре 1924 года по комсомольскому набору ушел добровольцем на Балтийский флот,— пишет он в своей автобиографии.— В основном служил в Кронштадте на кораблях Учебного отряда и бригады эсминцев. Осенью 1926 года окончил курсы командиров запаса флота. В общей сложности на флоте прослужил 4,5 года. Получил ряд благодарностей от командования за подготовку молодых моряков, участие в строительстве и боевой работе флота, за общественно-комсомольскую работу.

За активную военкоровскую и литературную работу политуправлением Краснознаменного Балтфлота был направлен в редакцию газеты «Красный Балтийский флот», где работал последние месяцы перед демобилизацией. С декабря 1528 до августа 1941 года занимался пропагандой и распространением большевистской печати. Имел много премий и благодарностей, в том числе от наркома связи за работу по обслуживанию воинских частей в период финской кампании».

Вот канва его жизни, события, произошедшие до войны. Читатель еще узнает некоторые подробности любимой морской службы М. Вашкевича, сейчас — вернемся к чтению его дневника, рассказывающего о первых месяцах войны.

4 октября. Мы на том же рубеже, куда пришли 25 сентября. Устроились очень хорошо. Наша землянка имеет деревянный пол, стены обшиты тесом, поставлена печка. Есть нары для спанья. Ходили в караул. Дежурили на посту ВНОС. За эти дни не прекращалась работа наших батарей, густо усеявших окружающую нас территорию. Когда бьют тяжелые орудия, врытые в землю в 80—100 метрах позади нас, в нашей землянке гаснет керосиновая коптилка, содрогаются стены и нары. Почти ежедневно фашисты обстреливают наш участок, но большинство снарядов ложится по Другую сторону Московского шоссе. Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, время от времени слышится визг немецких снарядов, которые летят в правую сторону от здания Московского райсовета (примерно в полукилометре от нас).

Балтийский флот

Вчера ребята достали несколько кружек пива и балалайку. Сразу же поднялось настроение. Пели «Коробочку» и другие русские песни. Один из наших бойцов оказался приличным балалаечником — сыграл да же «Баркаролу» Чайковского и ряд других вещей из классической музыки. Командир отделения Хотинский, бывший в финскую кампанию бойцом лыжного батальона, пел написанный им «Марш лыжников». До глубокой ночи говорили об искусстве и литературе. Мы с бойцом Абрамовым, художником-графиком по профессии, ушли на пост ВНОС, где дежурили до трех часов ночи и говорили о желаемых далеких путешествиях. Перебирали страны, куда нам хотелось бы поехать: Италию, Испанию, Грецию, Японию, Индию. Не забыли и острова Борнео и Мадагаскар с богатой флорой и фауной. Абрамов не имеет особого пристрастия к графике и даже к живописи. В душе он ботаник, любит цветы и вообще весь растительный мир. Рассказывал мне о рыбах, которые… тонут в воде, так как независимо от наличия жабр живут на воде, как водяные пауки. Водятся они в Африке. Поделился так же воспоминаниями о своем детстве, проведенном на Амуре. Смеясь, рассказывал, как они держали маленького сибирского пушного зверька — бурундука — исключительно для чистки орехов, которые он очищал и заготавливал на период зимней спячки в большом количестве.

Нет, этот интерес Михаила Вашкевича к людям не пропадет! Мы будем читать еще сотни страниц его фронтового дневника, и всюду будем отмечать, как малейший повод узнать что-то новое будет им использован, люди рядом откроются ему. Имя за именем прочтем мы в его дневниках. И не может быть, чтобы это, хотя бы и такое позднее, прочтение его записей не по могло кому-то узнать о своих близких.

…Только что один из снарядов упал на крышу здания, находящегося в трехстах метрах от нас. Над зданием взвилось облако дыма и пыли, взлетели каменная плита и более мелкие его осколки. В воздухе жужжат три «мессершмитта».

5 октября. Вернувшись во втором часу ночи в дзот,, я до семи утра проспал в куче ребят. Голову положил на котелок, так как противогазную сумку невозможно было втиснуть. Ногам было очень холодно. Утром, выйдя из дзота, мы увидели, что окопы, щели, доски, кучи земли — все бело от инея. Начинаются морозы. Надо поглубже зарываться в землю.

7 октября. Вчера вечером до часу ночи вторично стояли на посту ВНОС (но только на ротном, а не на батальонном, как в ночь на шестое) с тем же Абрамовым. Говорили об искусстве и во многом сошлись во мнениях.

Печку в дзоте подмазали глиной, сделали дверцу и спали благодаря этому в тепле. Только под утро стало холодно,— взошла луна, и мы проснулись. На печке вскипятили чай, только вода оказалась тухлой: взяли мы ее из карьера соседнего кирпичного завода, другой не было.

В три часа командира отделения Хотинского вызвали в штаб роты. Вернувшись, он объявил, что открыта запись добровольцев в разведчики. Без колебаний записался и я. Вечером пришли пулеметчики и заняли наш дзот. Мы пошли к щели, в которой ночевали 30 сентября. Ужинали, стоя у входа в нее, так как там было темно и сыро.

8 октября. В первом часу ночи вернулся в щель с ротного поста ВНОС. В течение всего моего дежурства самолеты врага вились над Ленинградом, но пост наш имеет укрытие от осколков. Лучи прожекторов бегали по небу, выискивая врага. Налет окончился двумя по жарами в городе и ожесточенной пальбой наших дальнобойных батарей.

Так бывает почти каждый день.

Вернувшись с поста ВНОС, узнал, что мне дневалить до четырех утра. Сейчас сижу против печки (которую не успели оборудовать) и понемножку согреваюсь. Пил кипяток. Хлеба нет.

Эти подробности трудного времени — на память нам, потомкам. Кто-то может пробежать глазами по строкам: опять на посту ВНОС, опять в новом дзоте. Но читать эти записи нужно только со вниманием, с пониманием того, что вот так, с такими трудностями привыкания к фронтовому быту, начавшемуся прямо в городе, вступали в войну люди сугубо штатские, люди разные, а становились Армией. И защитили город и страну. «Путь наш был очень тяжелый…»

10 октября. Восьмого октября, в шесть часов вечера, как только мы окончательно завершили оборудование нашей щели (осушили пол, сделали нары и двери, поставили печку), получили распоряжение «снять посты» и в полном боевом порядке идти к штабу роты. Это значило — на новый рубеж. Уже не первый раз так было: как только обживемся, вобьем последний гвоздь,— нас перебрасывают в другое место. Вернейшая примета. Путь наш был очень тяжелый. Темь, хоть глаз выколи, дождь, сильный холодный ветер, плюс ко всему ужасная дорога — со рвами, лужами и другими препятствиями (рельсы, шпалы, бревна). Многие спотыкались, падали. Наконец вышли на огороды, засаженные капустой, свеклой, картошкой. Поскольку ушли без ужина и все хотели есть, дойдя до капусты, накинулись на нее, как кролики. Клинком штыка я тоже очистил небольшой кочешок и съел его с жадностью.

Перед определением ночлега была мучительная часовая остановка под проливным дождем. Все промокли и продрогли основательно. Казалось, заболеем, но— нет!— ничего, видимо, уже закалились.

Ночевали в тесной землянке вповалку. На моих ногах спали другие товарищи. Скученность помогла согреться, и, хотя дышать было нечем от гнилой соломы и курева, заснули моментально (наверно, около часу ночи). В пятом часу утра нас разбудили и снова вывели для занятия рубежа. Разморенных сном и мокрых от вчерашнего дождя, нас сильно трясло. В лужах застыла вода. Ярко светила луна. Наша с Зоей звезда была прямо над головой.

Пройдя по грязи и разрушенному мосту с километр — полтора, мы втиснулись в окопные землянки. Сон продолжался. К утру я не чувствовал ног. В землянке нашлись коптилка и кое-какое оборудование — кастрюли, в которых мы сварили себе пустые щи и отварили картошку. Завтрак был на славу.

Итак, меняя рубежи, мы обошли весь Ленинград. С Чернышева переулка пошли в Старую деревню, как раз рядом со Стрелкой Елагина острова. Оттуда на автобусах нас перебросили в Володарский район. С 16 сентября мы были в Московском районе (на Сызранской улице и около нового Дома Советов), по левую сторону Международного проспекта.

Сейчас нас привели к больнице Фореля в Кировском районе, то есть мы вышли к морю, но с другой стороны. Какое-то время они стояли близ Стрелки Елагина острова… Чем это место было для Хотинского? Совсем недавно здесь он прощался с любимой: «Небо, излучавшее теплоту, было необычайно по краскам, и Асенька была золотой от неба и от любви».

Воспоминание об этой же ночи я прочла в письме Аси к матери Ростислава, написанном после известия о его гибели. «Какой это был вечер, незабываемый. На островах ни души, их закрыли в тот день и начали рыть траншеи. Небо, освещение сказочные, и мы, как в заколдованном царстве, в парке одни… Только вдали раздавался стук: долбили асфальт, рыли землю».

Оцените статью
Исторический документ
Добавить комментарий