Стационар – это спасение

блокада

В годы войны многие девушки, вчерашние студентки, становились санитарками не только в госпиталях, но и в гражданских больницах, на чьей базе весной 1942 г. были организованы стационары для лечения дистрофиков, потом они становились своеобразными “оперативными койками” для госпитализации военнослужащих.

Таковы военные биографии моих знакомых – затем вновь ставших филологами – М.А. Виллер, Г.Н. Урядовой и меня самой, и, соответственно “биографии” больниц – Роддома № 1 (Видемана), больницы им. И.И. Мечникова, и Психоневрологической, где работала я.

В старинном здании на 15-й линии (дом 4/6) Васильевского острова весной 1942 г. лечили дистрофиков. Как формировался контингент больных при участии заведующего диспансером доктора Людмилы Ивановны Маричевой – сказать не могу, но по пребыванию там сначала моей мамы, а затем и меня самой (меня подлечивали, чтобы взять затем на работу) могу судить, что в больнице было много представителей интеллигенции, что опровергает нередко звучащую клевету, что-де интеллигенцию специально морили голодом. Ничего подобного!

Я поступила на работу в начале ноября 1942 г. Действовала Дорога жизни, снабжение налаживалось, но сказывались последствия голода (о себе могу сказать, что при росте 170 см я весила 44 кг). В стационаре было тепло, регулярно кормили и поили, а также – в традициях “трудотерапии” этого учреждения – занимали делом – все что-то вязали или вышивали. Было и много книг. Уже тогда действовало печное отопление, а позже, уже в бытности больницы “перкойками”, наладили паровое отопление.

Когда из секретаря-машинистки с громким названием “управделами”, но со служащей карточкой, меня перевели в санитарки (с “рабочей” карточкой), я выполняла и ту и другую работу, то есть печатала какие-то бумаги, иногда будучи спрятанной для проверки в подвальное помещение под диспансером, но, главное работала в приемном покое.

Я помню прежде всего большой порядок и чистоту, требовательность и чуткость персонала друг к другу, заботу о поступающих на излечение бойцах, прекрасное руководство главврача Клавдии Михайловны Воронковской. При профилю больницы – а в этом и был, как я теперь понимаю, смысл ее превращения в оперкойки – к нам поступали контуженные, как правило, с сотрясением мозга, нарушением речи и слуха Их лечили специалисты высокой квалификации по неврологическим и психиатрическим болезням – доктора К.М. Воронковской, Е.А. Быченкова, Н.П. Малинина и другие.

В приемном покое (он же – ванное отделение, бойлер затапливали перед поступлением больных, о чем сообщалось по телефону) уже весной 1943 г. стали применять соляно-хвойные ванны. Приемный покой обеспечивал и санитарное состояние – проверку на педикулез. Но, вопреки бытующим сейчас рассказам о нередкой вшивости, я помню лишь один такой случай, когда сразу все всполошились и были приняты все меры, вплоть до бритья волос.

Но вообще вся одежда прибывающих с фронта (а это было в дни прорыва блокады) подвергалась прожариванию, для чего во дворе больницы находилась дезинфекционная камера, которой заведовал 16-летний санитар Володя Брауде, сын медсестры, ставшей потом доцентом Института водного транспорта. Машинка для стрижки находилась в приемном покое. Какой был переполох, когда на одном из моих дежурств она пропала. К счастью, она нашлась – после использования ее “подбросили” на батарею отопления.

блокада

Чтобы стать медсестрой, я поступила на 5-месячные курсы РОКК, которые работали в двух (объединенных общей администрацией) госпиталях на 17-й и 19-й линиях (в зданиях бывших школ). На хирургических операциях присутствовала лишь там. Впечатление такое, что и инструментарий и медицинские препараты имелись в достатке (помню, на операциях и перевязках использовались перекись водорода, риванол, другие антисептики).

По окончании курсов я стала работать палатной сестрой. Основная работа состояла в раздаче лекарств и выполнение других назначений. Все инъекции, вплоть до внутривенных, делала старшая медсестра Валентина Николаевна Богданова. Мне за весь год работы сестрой довелось лишь дважды делать подкожные инъекции. Впечатление такое, что таблетки были основной лекарственной формой. Были и элементы физиотерапии. Кроме того, в моем дневнике есть запись о том, что читала вслух бойцам Гоголя – значит, уделялось внимание их психологическому состоянию; нередко показывали кинофильмы. Ночью на каждом отделении мы дежурили по двое: медсестра и санитарка (последняя с правом сна).

Чтобы не уснуть, заполняла истории болезней (врач делал назначения, медсестре надо было аккуратно переписать их в карточку). Кроме того, готовилась к занятиям в мединституте, где проучилась полгода, пока не заболела (посещала занятия в свободные от суточных дежурств дни). Если бы я не ушла потом из Мединститута и не вернулась в Университет, то эти месяцы были бы плодотворны для будущей практики: столь велика была забота персонала о просвещении медицинской молодежи. И на обход нас брали – мы что-то записывали, – и на конференциях присутствовали в большой светлой комнате, стекла там уцелели.

Помню, как плакали, когда пришло известие о подвиге Александра Матросова. Ведь у всех были на фронте мужья, сыновья, любимые. Порядки были строгие, даже держаться надо было тихо и смирно. За мой громкий голос мне сделала замечание медсестра Маруся Комар: “Алла, так громко медработники не разговаривают!” А ведь это был разговор на нейтральную тему.

По нашему быту было видно, как улучшались условия. Сначала питались на дежурстве, кто чем мог. Разогревали пищу тут же на плите в приемном покое. Потом, уже в бытность мою медсестрой (с лета 1943 г.), для нас устроили столовую во дворе больницы. Сдавали туда талоны в дни дежурств. Потом стали кормить с больничного стола, официально предусматривая питание и для дежурного персонала.

Это уже не 125 граммов хлеба, а значительно больше. Были крупы, котлеты давали на второе. Но многое надо было делать самим: заготовку дров – “сломка дома”, разгрузка баржи с дровами, благо, набережная рядом – видно приплывала она “на коротком плече” с железной дороги, так как выше по течению Нева была линией фронта. Водопровод осенью уже действовал и в больнице и в прилегающих домах. Пилили дрова, конечно, сами сестры и врачи. Во время пилки дров умерла медсестра Кан – сердце.

Навсегда запомнилась картина артподготовки перед снятием блокады. Около нас на Неве стояли военные суда, защищая город своим огнем. 14-15 января 1944 г. они стреляли дальнобойными по позициям врага где-то в районе Красного села. Да так стреляли, что на набережной Лейтенанта Шмидта стекла из окон кое-где повылетали.

Недавно, листая свой блокадный дневник (его вела я нерегулярно), вдруг заметила – в те же числа преддверия Ленинградской победы – запись о больных гриппом в больнице. Год назад, работая в архиве, узнала о мерах по предотвращению эпидемии гриппа, принятых в декабре 1943 г. В отличие от других инфекций, предотвращенных путем уборки города весной 1942 г., грипп все-таки брал свое. Велик ли был персонал небольшой больницы, но у меня – с полудетской дотошностью – записаны фамилии больных в один день января 1944 г. (Алла Леонидовна Афанасьева)

Оцените статью
Исторический документ
Добавить комментарий