Солнце вставало за спиной, поэтому с рассветом на высоте 123,6 отчетливо виднелись каждая из воронок, повороты траншей, обломки сбитого еще летом самолета и наполовину ушедший в землю комбайн. Командир отделения автоматчиков Георгий Григоров, приподнявшись над бруствером, смотрел туда, где вчера залег второй батальон. Сегодня предстояло продолжить атаку.
— Каску надень! — услышал Георгий за спиной голос командира роты и едва успел выполнить приказ, как в траншее появился начальник штаба полка.
— Пригнись, командир! — прикрикнул начальник штаба. — Взвод ваш первым пойдет. Смотри, чтоб без лишнего лихачества. Главное — миновать рубеж, где комбайн, а там полегче будет.
Начальник штаба взял Георгия за локоть, устало поглядел в его глаза:
— В общем, действуй и с умом и лихо. Парень ты неглупый…
От артиллерийского удара дрогнула земля. Взвилась ракета. Командир роты поднял пистолет:
— Вперед!
Вот уже и тот комбайн. Из-под него навстречу атакующим ударил крупнокалиберный пулемет. Георгий будто знал, что так случится, — разом швырнул гранату. Пулемет смолк. Радостный, Георгий обернулся на бегущее отделение и почти рядом, в нескольких шагах, увидел распластанное тело начальника штаба.
— Папа! — крикнул Георгий, подбежал к отцу, уткнулся в глину возле его головы. И ощутил запах крови.
— Папа…
Вечером Георгий лежал на дощатой койке в захваченном у фашистов блиндаже. Только что прогремел прощальный салют над могилой начальника штаба 168-го стрелкового полка 24-й «Железной» дивизии майора Василия Григорова. Речи были короткими. Сказали только, что свой боевой путь Василий Семенович начал еще в гражданскую, а закончил вот здесь, под Сталинградом, на высоте 123,6. И что прошел он этот путь, как положено советскому солдату, храбро, достойно и честно.
…Война застала их в Вологде. Мать была в отъезде, в Средней Азии. Отец добился назначения на фронт. Сын заявил:
— Поеду с тобой.
— Не дури, — отрубил отец. — В пятнадцать лет не воюют. Поживешь пока один, а там к матери переберешься. Я договорюсь.
И уехал на станцию, в часть. Через неделю Георгий отправился туда же. И был возвращен обратно с категорическим приказом не показываться. Но он, конечно, снова приехал и опять получил нагоняй. Поехал в третий раз, уже ни на что не надеясь.
Как и раньше, его задержали часовые, отправили к начальнику штаба. А тот посмотрел пристально на сына, помолчал и, тяжело вздохнув, бросил:
— Ладно, пойдем к командиру…
Так 15-летний Георгий Григоров стал солдатом. Стрелял без промаха. Автомат и пулемет мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, в походах оказался на удивление выносливым. И все же оставался мальчишкой.
Послали его как-то в штаб полка. Поручение он выполнил, но, уходя, увидел группу командиров, склонившихся над картой. И отца среди них, похудевшего, с воспаленными глазами. Подошел, тихонько тронул за плечи и прильнул к его гимнастерке. Майор резко повернулся:
— Боец Григоров! Вы что, порядка не знаете? Как надо обращаться к старшему?
Георгий, ошеломленный, выскочил за дверь. И снова вошел. И отрапортовал четко, как на строевых занятиях.
…Георгий так и не уснул в ту ночь. А утром его вызвали в штаб полка. Там сидел невысокий, худощавый генерал с такими же, как у отца, спокойными, усталыми глазами. Командующий армией Павел Иванович Батов.
— Вот ты каков. Молодец! — произнес он, оглядывая вытянувшегося в струнку Георгия, и протянул руку. — К награде тебя представим. За отвоеванную высоту. И вот что: поезжай-ка учиться. Малость подрастешь, подучишься, тогда и довоюешь…
Через несколько месяцев Георгий уже стоял в строю курсантов артиллерийского училища, успешно закончивших ускоренный курс подготовки. Офицерского звания ему не присвоили — не позволял возраст. Однако в документе записали, что в учебе он преуспел, командовать может.
В истребительной противотанковой артиллерийской бригаде, куда Георгий прибыл в мае сорок третьего, ему дали взвод. И он еще больше года прошагал по дорогам войны.
Под Яссами завязалось одно из тяжелых сражений…
Снова изрытая разрывами, исполосованная танковыми гусеницами высота. Снова бой за высоту. Только на этот раз занимали ее советские артиллеристы, а фашисты контратаковали, бросая в наступление десятки танков. Бросали непрерывно — с рассвета до темна. И с рассвета до темна била по ним наша артиллерия.
Но уцелевшие танки скрывались в лощине, а немного погодя опять осторожно выползали и занимали позиции за своими же подбитыми «тиграми».
Один танк выполз из-за укрытия и ринулся вперед.
Георгий, распластавшись в глубокой воронке, навел бинокль туда, где едва виднелся срез орудия этого танка. Ждал: вот-вот должен атаковать. Солнце теперь смотрело не в спину, а в лицо, отражаясь в объективах бинокля, отсвечивая ярким, далеко видимым блеском…
Выстрела танка Георгий не услышал, разрыва — тоже. Только ударило в лицо что-то нестерпимо жгучее. И мгновенно погас мир, и смолкло все вокруг…
В госпитале сначала подумали, что он мертв. Грудь, плечи, руки переломаны. Вместо лица — темно-багровая маска из запекшейся крови и мельчайших стальных осколков.
За годы госпитализации и многочисленных операции врачи все таки его выходили и поставили на ноги.
