Я ускользнул от эскулапа — худой, обритый, но живой

эвакогоспиталь

Ночью мы оставили свои позиции и двинулись в направлении станции Хомутовка. Полдня было тихо, и у нас хватило времени основательно закрепиться. В полдень начался бой, который длился не более двух часов. Но каждая секунда этого боя в сознании растягивалась до часа, двух, трех. Дважды мы поднимались в атаку.

Ценой невероятных усилий и огромных потерь нам удалось отбросить гитлеровцев на 600-700 метров. Наступило непродолжительное затишье. Но вскоре появилась ненавистная «рама» и долго летала над нашими позициями. .Медленно, как коршун, выискивающий добычу, она парила на большой высоте. И исчезла. Стая «юнкерсов» не заставила себя ждать. Было их очень много, и они спокойно и методично бомбили и расстреливали нас в течение 40 минут. Как на учебном бомбометании, стервятники делали заход за заходом.

Бомбежка продолжалась. В небе — ни одного нашего истребителя. Те, кто испытал на себе подобный методичный расстрел с воздуха, знают: в короткие секунды передышки, между пикированием очередного «юнкерса», приподнимаешься па локтях, чтобы сориентироваться, попытаться рассчитать, куда метит вражеский летчик.

В один из таких «подъемов» я внезапно почувствовал острую боль в правой руке. Перевернувшись на левый бок и приподняв левой правую руку, я увидел кровавое месиво с осколками костей. За несколько месяцев боев не получил даже царапины (я даже начинал подумывать, что попал в «поле неуязвимости» лейтенанта Балюка)—и вот, сразу серьезное ранение!

Кто-то из бойцов туго перевязал рану, а командир роты, узнав о случившемся, приказал сдать командование взводом и двигаться в медсанбат. Передвижной полевой госпиталь, как выяснилось, находился в 30 километрах от места боев, на станции под названием Верблюд. Что ж, Верблюд так Верблюд.

Солнце жгло немилосердно, пить нечего. Боль с каждым часом усиливалась. Дорога была совершенно пустынной. Иногда появлялись одиночные немецкие самолеты, мы с сопровождающим меня бойцом бросались в придорожную пыль, но, как ни странно, ни разу не подверглись их атаке: то ли они не замечали нас, то ли не считали достойной добычей. Скорее всего эти пираты шли на обстрел колонн беженцев, которые были на 40-50 километров впереди нас.

К концу вторых суток наконец добрались до полевого госпиталя 12-й армии. Операция длилась минут тридцать, после чего я уснул. Утром госпиталь погрузили в вагоны, и через трое суток, в первых числах августа, мы прибыли в Железноводск. Город встретил нас тихим южным вечером, война осталась где-то позади. Но это было обманчивое впечатление.

Немецкое наступление продолжалось, и поток раненых, прибывающих в госпиталь ежедневно и еженощно, наводил на тяжелые размышления. Я вновь очутился на операционном столе. Хирург в течение всего часа повторял «да!», ни к кому при этом не обращаясь.

эвакогоспиталь

Через несколько дней состояние здоровья резко ухудшилось, и меня поместили в отдельную палату, так называемый изолятор. Одну из дежуривших сестер звали Клавой. Это была милая, симпатичная девушка лет восемнадцати, она всячески пыталась отвлечь меня от постоянной боли, подолгу разговаривала на различные темы. Регулярно приходили и соседи по прежней палате — Николай Колбаса, Володя Хряпин.

От них узнал, что всех тяжелораненых на носилках выносят в коридор. Никто из моих товарищей и врачей не мог дать вразумительный ответ на вопрос, зачем это делается. Очевидно, подумал я, предстоит новая эвакуация. Но куда и когда?

Прошла еще пара дней, и мои друзья пришли прощаться. Выглядели они виновато, старались смотреть куда-то в сторону. Сообщили, что уходят в Пятигорск, а оттуда в Нальчик, а нас, тяжелораненых, повезут позже. Меня это успокоило, и я ненадолго задремал.

Проснулся от необычной тишины: ни стонов, ни характерного звона медицинской посуды. Собрав последние силы, встал с кровати. Держась за стену, добрался до коридора. То, что я увидел, поразило меня: на полу валялись одеяла, простыни, наволочки, бинты. Пройдя несколько шагов по коридору, набрел на какую-то кладовку, где подобрал пару английских солдатских ботинок и парусиновый халат.

Каждый шаг давался с огромным трудом, но минут через десять мне удалось выбраться в госпитальный двор. Было около десяти вечера, надо мною — абсолютно черное небо, усыпанное звездами. Привыкнув к темноте, я заметил несколько телег, стоявших на шоссе. Вокруг них суетились санитарки и врачи. Все стало на свои места. Я не был оставлен товарищами, брошен на произвол судьбы (а такие мысли мелькали, пока одевался). Нет, просто всех тяжелораненых укладывали на телеги и должны были «малой скоростью» доставить в Пятигорск.

Внезапно из темноты показалась колонна. Это шел соседний эвакогоспиталь. Решил пристроиться к колонне и идти, пока хватит сил. Первые два километра дались с огромным трудом, то и дело приходилось догонять исчезающий в кромешной тьме хвост.

До сих пор не могу понять, как удалось выдержать взятый темп. Хотя эвакогоспиталь двигался довольно медленно, мне и эта скорость казалась сумасшедшей. Той ночью я вспомнил своего тренера Андрея Константиновича Франжуло, в прошлом отличного штангиста. Вспомнились его слова о том, что бороться надо до конца, а потом еще немного.

Где-то на середине пути у меня открылось второе дыхание и возникла шальная мысль догнать свой эвакогоспиталь. Догнать Николая, Володю, Клаву…

Когда Николай и Владимир увидели меня, лица их вытянулись от удивления. По моей просьбе они разыскали и Клаву. Она расплакалась и сказала, что врачи были уверены, что я безнадежен: заражение крови. Подошли врачи. Смотрели — не верили, кто-то с горькой иронией процитировал Пушкина: “Я ускользнул от эскулапа — худой:, обритый, но живой”. Послышалась команда на построение. Я, Николай Колбаса, Владимир Хряпни пошли вперед, опережая колонну, и около восьми утра увидели окраины Пятигорска.

Не сомневаюсь, останься я в госпитале, даже при наличии самого квалифицированного ухода шансов выжить у меня было бы маловато. То, что мне, тяжелобольному, удалось преодолеть многокилометровый путь, видимо, включило в организме какие-то дополнительные резервы.

Август 1942 года, последний месяц лета. Наши госпитальные колонны шли пешком из Пятигорска в Нальчик, откуда санитарным поездом нас должны были отправить на лечение в Закавказье.

За двое с половиной суток переход был завершен.

Жаркое лето 42-го… До конца войны еще чуть меньше трех лет.

Оцените статью
Исторический документ
Добавить комментарий