Рассвет 19 августа. На наше боевое охранение неожиданно выскочили гитлеровские разведчики-мотоциклисты. Их обстреляли. Уцелевшие повернули вспять.
— Теперь ждать. Скоро пожалуют, — предупредил Шорин. И откуда он только знает, что будут делать немцы?
Вдруг земля под нами заходила ходуном. Стало темно от дыма и пыли. Осколки секли деревья, со свистом впивались в насыпь перед окопами. Казалось, ничего не устоит перед этим ураганом. Не знаю, сколько времени продолжался артобстрел, но тишина обрушилась тоже внезапно. Пыль осела. Сквозь рассеивающийся дым мы увидели приближающиеся к нам, разраставшиеся вширь густые цепи гитлеровцев и сопровождавшие их танки.
Накануне комбат, обходя наши позиции, предупреждал:
— Огонь только по моей команде! Фашисты боятся ближнего боя. Так что подпустим поближе…
Картинно шли фашисты. Как на плацу. В полный рост, без единого выстрела. Лязг танковых гусениц слышался все отчетливее. Политрук А. Габов, затягиваясь папиросой, успокаивал:
— Нахальством хотят взять. Думают, нервы у нас сдадут от их вида. Цельтесь, как следует, ребята.
Как ни странно, и в самом деле мы успокоились. Поменяли прицел и ждали сигнала. Каждый уже наметил себе цель и не спускал ее с мушки.
Когда гитлеровцы были в 100-150 метрах поступила команда:
— Целься по смотровым щелям! — кричит командир нашего взвода лейтенант А. Степанов. — Пулеметы! Бить по автоматчикам на танках! Гранаты метать под гусеницы! По фашистским захватчикам, огонь!
Передние танки вели огонь из пушек прямой наводкой — так близко, что звук выстрела совпадал с разрывом снаряда.
— Окружают! — заблажил кто-то.
Но и в те мгновения я знал, что мы, пограничники, не побежим, что такие ребята, как Сергей Трясцин, Вадим Авакьян, Федор Бурцев, да и все в нашем взводе не струсят. И все же душа заныла, когда увидел, что справа и слева, обходя нас, перебегали темные фигурки врагов. Цепи немецкой пехоты тем временем приблизились, нарушили строй. Фашисты жались к танкам; уперев автоматы в живот, строчили длинными очередями.
— Отсекайте пехоту! — скомандовал Шорин. — Танки без пехоты — остановим!
Послышались выстрелы противотанковых ружей. В. Майдиков подбил первый танк. Еще один вражеский «Т-4» напоролся на минное поле. Два танка успели вползти на окопы взвода лейтенанта Б. Григорьева, их подожгли бутылками с горючей смесью курсанты А. Гнидыш и А. Фролков.
Экипажи остальных таков, увидев свои горящие машины, повернули обратно. Дрогнула пехота, заметалась по полю, ища укрытия. А где же те, кто обходил? Группки эти, как поняли мы после боя, только изображали окружение. Майор Шорин позже объяснил:
— Мы умышленно загнули фланги обороны. Да зачем же я две роты и две батареи держал в резерве? Понятно теперь, товарищи, что такое «окружение» и как с ним бороться? Видите, и сами живы-здоровы, и противник не продвинулся. Тяжело в учении, легко в бою.
Потом нас атаковали еще и еще.
Круг за кругом заходили «юнкерсы» и «мессеры » на наши позиции и сбрасывали смертоносный груз. А затем снова и снова в атаку шла фашистская пехота. Но каждый раз откатывалась назад, разбиваясь о стойкость и мужество курсантов, моих товарищей. Потому что они безмерно любили Родину, сражались за ее свободу.
Правда, однажды вражеской роте удалось вклиниться между нашими позициями и выйти на Кингисеппское шоссе в районе деревни Черемышкино. Но гитлеровцев отбросили курсанты 4-й роты под командованием лейтенанта П. Гамаюнова.
Уже первые бои показали, что наш комбат — человек горячий, решительный, крутой на слово, — дров все-таки не наломает. Война доказала — у смелого командира нет и солдат с заячьей душой. Мужество нашего батальона начиналось с мужества Шорина.
Сколько раз он водил нас в контратаки, сейчас трудно сказать.
