Глянешь на Кузьму Егорушкина и невольно улыбнешься. И невольно вспомнишь слова известной былины:
— Силушка по жилушкам так и переливается!
Стоит перед тобой настоящий Микула Селянинович. Добродушная ухмылка бродит по широкоскулому открытому лицу. Косая сажень в плечах. Пудовые кулаки. Голос как труба иерихонская. А ведь немолод уже Кузьма. Воевал в первую империалистическую войну. Вдоволь нанюхался газов на западном фронте. Два раза подрывался на минах. Дрался врукопашную, десятки раз в штыковую атаку хаживал.
Короче говоря, в задних не числился. Высоко и достойно держал честь и славу русского оружия.
После революции украсил Егорушкин солдатскую папаху красной ленточкой. Позже сменил папаху на буденовку. Воевал против Деникина и Врангеля. По горло в воде переходил Сиваш. Громил банды батьки Махно.
— Значит, в третий раз взялись за винтовку?
Кузьма усмехается в седой гвардейский ус.
— Занадобится, в четвертый возьмусь, — басит он добродушно, — мы люди незлобивые, а воевать горазды. Род у нас такой. Дед в русско-турецкую, отец в русско-японскую воевал. Под Мукденом бился, Порт-Артур оборонял. Ну, а я ноне в другой раз с германом столкнулся. За старые раны сосчитаться надобно.
Сжимает кулаки, смотрит на них с некоторым удивлением. И, как бы отвечая на свою мысль, говорит в заключение:
— Род наш плодовит. Егорушкиных на Руси хоть пруд пруди. Одного сшибешь, десять других станут. Такую силу не переломишь.
В добрых синих глазах ветерана вспыхивает суровый, стальной блеск.
Егорушкин презирает смерть, но и не ищет ее. В бою мудр, осмотрителен, хитер. Главное правило его — в атаке не мешкать. Действовать решительно, дерзко. В обороне цепко держаться за свои позиции. Защищаться до последнего патрона. Ну, а если умирать, так умирать геройски.
— Падать, так падать головой в сторону врага.
Война для Егорушкина та же работа. Все, что делает он, делает прочно и основательно. Окоп — так полного профиля. Блиндаж — так не менее как в три наката. Пулеметное гнездо замаскировать так, чтобы и комар носа не подточил. Автомату предпочитает Егорушкин безотказную, многократно испытанную в прошлых войнах русскую трехлинейку системы Мосина.
— Серьезное ружье, неприхотливое и бьет на пять верстов. Одиночный прицельный выстрел не заменишь автоматной трескотней.
Всякому бою предпочитает Егорушкин, конечно, бой рукопашный, штыковой напор. В рукопашной схватке, по его, Егорушкина, мнению, в полную меру проявляется русская удаль, высокая доблесть русского боевого духа. Перед штыком наперевес врагу ни за что не устоять.
Это из его собственного боевого опыта.
— В первую мировую, — рассказывает Егорушкин, — рота наша пятьдесят раз ходила в штыки. И пятьдесят раз немчура показывала спину. Бывало, только крикнем «ура!», блеснем штыками, а немцы уже, как зайцы, трясутся.
На богатырской груди Егорушкина справа семь нашивок за ранения и гвардейский знак на красной подложке. Слева орден Красной Звезды, медаль «3а отвагу» и четыре «Георгия», полученных, главным образом, за штыковые атаки.
Выходит,— пуля дура, штык — молодец?
— Пуля дура, ежели стреляет дурак. Палит без разбору куда. Противника пужает и себе храбрости придает. Суворов, дак он про пулю-дуру неприятельскую сказывал. А про свою, береги, мол, пулю в дуле. Пали редко, да метко. С разумом, согласно задаче командира. Так и в старой солдатской песне поется:
Знай в бою свою задачу,
Действуй сметкой и штыком—
Не потерпишь неудачу В жаркой схватке со врагом!
Займи в атаке перед собой участок в три метра и действуй. Не задерживайся. На войне не воюют напоказ. Геройство ради геройства не по нашей части.
На щеке Егорушкина ветвистый рубец. Много было калек во времена Второй мировой войны.
— След немецкого штыка?
— Не-е-е, — тянет солдат, — от пули-дуры. Старая метка, с пятнадцатого года, почитай.
Послали Егорушкина с группой солдат за «языком». Залегли у проволоки для прикрытия, а Егорушкин с напарником двинулись дальше. Подползли к землянке. Затаились. Ходит у землянки часовой. Мурлычет что-то себе под нос.
— Сейчас он споткнется об меня, — шепнул напарнику Егорушкин, — тут и хватай его за холку.
А немец прошел рядом. С досады Егорушкин подхватился. Обнял его за шею правой рукой, сгибом локтя стал поднимать подбородок.
— Так нас учили, — рассказывал Егорушкин, — немец станет задыхаться, ослабнет и потеряет сознание. Тут ему кляп в рот, мешок на голову и тащи в свое расположение.
На учении выходило здорово, а тут немец с перепугу присел, и Егорушкин перелетел через его голову. Вскочили оба, наставили друг на друга винтовки.
— Убивать мне его нельзя. Приказано живым доставить. А он как пить дать выстрелит. Надо было моментально шаг в сторону сделать, а я снова оплошал, стою как пень. Немец и пальнул в меня. Пуля щеку задела.
Проводит пальцем вдоль рубца. Вроде проверяет, на месте ли. Разводит руками:
— Метка на всю жизнь. Не исполнил свой маневр, за то и поплатился.
Сколько на теле Егорушкина шрамов, он и сам не знает. Шрамы с давних лет и совсем новые. Всего месяц назад вернулся он из медсанбата. За воинскую доблесть и мужество, за беспримерную храбрость и многолетний боевой опыт произведен Егорушкин в младшие лейтенанты. Под его командование отдан стрелковый взвод. Но не возгордился Егорушкин своим новым положением. Судит о себе по-прежнему скромно:
— Что офицер, что рядовой — все едино. Боец. Офицеру не в пример трудней даже. У солдата ответ за себя только. У офицера — за себя и за подчиненных своих.
Некоторые полагают, будто храбр русский солдат потому, что смерти не боится. Храбр же он на самом деле от того, что любит и высоко ценит человеческую жизнь. За нее и сражается до последнего вздоха.
