«Исида» медленно ползла по Тибру, повторяя его извивы. Она словно ввинчивалась в холмистую равнину, и каждый виток приближал ее к Риму.
С тех пор как богач Геминий вздумал переоборудовать барку для зерна в прогулочное судно, от пассажиров не было отбоя. Путь от «морской гостиницы», как в то время называли Остию, до самого города занимал всего четыре часа. Кроме того, он избавлял от неудобств — тряски, дорожной пыли, назойливости нищих, бежавших за повозками и едва не бросавшихся под колеса.
В дороге чужеземцы и жители Италии успевали отдохнуть от морской качки и перезнакомиться друг с другом. Тощий сириец, сверкая глазами, рассказывал о своих римских покровителях, которые, если ему верить, были накоротке с самим императором.
Пышнотелый колх суетился на палубе возле кожаных мешков, набитых, как все уже знали, подарками для влиятельных земляков. Голубоглазый светловолосый германец, примостившись возле каюты кормчего, что-то расспрашивал на своем варварском наречии.
Корма была завалена корзинами, источавшими тонкий запах фиалок. Как цербер, близ них сидел человек средних лет с загорелым морщинистым лицом. За время плавания он не проронил ни слова. Но стоило кому-нибудь приблизиться, он глядел с недоброжелательством. Можно было подумать, что он охраняет не только свой товар, но и его аромат, не желая, чтобы им пользовались даром.
Чернобородый широкоплечий человек, по наружности грек, был поглощен развертывавшимся с палубы зрелищем и, казалось, не слышал болтовни и не замечал суматохи. В его слегка удлиненных глазах вспыхивали и гасли огоньки. Привлекаемый чем-то на берегу, он переходил с одного борта на другой, ухитряясь при этом не наступать на поклажу.
Около полудня поля и священные рощи Лация начали сменяться городскими строениями. С правого борта видны пришвартованные к берегу баржи и снующие по их палубам полуголые грузчики. Барка входила в вечный город. Уже виден был мол, на котором волновалась толпа. Люди размахивали руками и кричали.
Напрасно было бы искать среди встречающих покровителей сирийца, земляков колха или покупателей, опасающихся, что им не достанутся кампанские фиалки из завязанных рогожами корзин на борту. Это были полуголодные римские клиенты, не гнушавшиеся никаким заработком.
Поднести вещи, указать место для ночлега, составить компанию в сомнительной сделке было для них обычным занятием. Судя по измятым и грязным гиматиям и тогам, по спутанным волосам, они проводили ночь под мостом или прямо на набережной. Тот, кто был в Риме впервые, мог всего этого не знать.
Плутарх оплачивает экскурсию по Риму
— Что это за люди? — спросил чернобородый у кормчего.— Почему они кричат?
— Глашатаи,— невозмутимо ответил кормчий.
— У нас в Херонее один глашатай на весь город,— отозвался чужеземец.— Когда он что-либо объявляет, все слушают. А эти люди стараются перекричать друг друга…
— Сравнил котенка со львом,— усмехнулся кормчий.
И уже не обращая внимания на чужеземца, заорал:
— Эй, на носу! Готовь канат!
Через несколько мгновений барка пришвартовалась к каменному молу, и пассажиры, подхватив свою поклажу или поручив ее носильщикам, поспешили сойти на берег. Оставшиеся без работы вопили так же отчаянно.
— Весь Рим! Весь Рим! Прогулка по семи холмам за семь сестерциев!
— Достопримечательности Форума и Марсова поля! Не проходите мимо!
«Вот оно что,— подумал грек.— Кормчий пошутил. Нет, это не глашатаи! Скорее их можно назвать торговцами. Они знакомят с красотами столицы». Впереди возникла какая-то перепалка. Торговец фиалками!
— Бесстыжие твои глаза! — увещевал он какого-то юношу.— Денарий! Избаловали вас даровым хлебом! Тебе бы за плугом ходить, а не приезжих обирать, бродяга!
— Ты что меня хлебом коришь! — огрызался юноша.— Ведь не ты меня кормишь, а император! Хлеб-то не твой, а египетский! И ты ведь не хлеб привез продавать. А?
— Тебе известно, сколько стоит жалкая каморка под крышей? — кричал другой.
— У самого денег куры не клюют! — не унимался первый юноша.— Корзинка цветов — корзинка денег.
— Дай ему, Валерий! Дай! — орал третий.
Неизвестно, чем бы закончился этот спор, если бы не послышался возглас:
— Кто меня проводит по городу?
Толпа сразу же отхлынула, оставив старого крестьянина с его корзинами. Клиенты окружили чернобородого. Это он искал провожатого.
— Я! Я! Возьми меня! Не пожалеешь! — слышались голоса.
Чужеземец, отстраняя протянутые к нему руки, сказал:
— Валерий! Меня поведет Валерий!
Лицо юноши покрылось румянцем, глаза заблестели. Видимо, его обрадовала перспектива заработка. Они отошли в сторону и некоторое время шли молча. Вручая юноше серебряную монету, грек заговорил первым:
— Судя по твоему имени, ты из знатного рода?
Египетский обелиск
Бродяга нахмурился и что-то буркнул себе под нос. Чувствовалось, что эта тема ему неприятна.
— Итак, приступим,— оборвал он.— Обрати внимание на этот мост, тот самый, который защищал когда-то Гораций Коклес. На той стороне — Ватиканский холм. Там был лагерь этрусского царя Порсенны, который пришел, чтобы силой вернуть изгнанных римлянами Тарквиниев. Но мужество, проявленное Горацием, Муцием Сцеволой и другими героями и героинями, заставили Порсенну заключить с нами почетный мир…
— Ты так думаешь? — перебил чужеземец.— Но почему Плиний Старший, описывая условия этого мира, указывает, что римлянам было запрещено пользоваться железом для изготовления оружия? Какой уж там почет!Во всяком случае, этруски отступили,— продолжал юноша.— Тарквинии в Рим больше не вернулись. Но они оставили о себе память. Взгляни сюда. Это отверстие с вытекающим из него грязным потоком — окончание клоаки, которую с древнейших времен называют Величайшей. Тарквинии осушили с помощью клоаки болотистую низину, на которой сейчас находится Форум, куда мы идем. За этой стеной цирк. Его называют Величайшим. Он тоже построен Тарквиниями…
— Невольно подумаешь, стоило ли их изгонять,— вставил чернобородый.— Они могли соорудить еще что-нибудь путное.
— Они были тиранами,— возразил юноша.— После их изгнания в Риме утвердилась Республика. Теперь взгляни на этот камушек.
— Ого! — воскликнул чернобородый.— Да ведь это египетский обелиск. Я вижу иероглифы. Не из-за этого ли обелиска пострадал несчастный Корнелий Галл?
Бродяга бросил в сторону чернобородого испуганный взгляд. Видимо, имя Корнелия Галла ни о чем ему не говорило.
— Для перевозки обелиска,— продолжал Валерий,— построили специальное судно. За веслами было четыреста гребцов. Пять тысяч рабов перетаскивали и устанавливали эту исписанную колонну. Слава Египта переселилась в Рим. Тибр превзошел семиустый Нил…
— Валерий! — перебил грек.— Подойдем к обелиску поближе. Меня интересует надпись…
— Ты хочешь прочитать иероглифы! — удивился бродяга.
— О нет! Хотя я не исключаю возможности, что кто-нибудь это сможет сделать. Меня интересует латинская надпись Корнелия Галла, певца Кифериды, друга Вергилия. Ты, конечно, помнишь, как он его утешал, когда изменила возлюбленная: «Все побеждает любовь!» Но Корнелий Галл, к своему несчастью, был назначен префектом Египта. Он прославился подавлением восстания в Филаиде. Да вот мы и пришли.
Грек несколько раз обошел обелиск.
— Я не вижу никакой надписи,— протянул он разочарованно.— Или ее тщательно забили. Или где-то есть еще один обелиск.
— Еще один стоит на Марсовом поле,— подсказал Валерий.
— Видишь ли,— продолжал грек.— В этой надписи Корнелий Галл рассказал о подавлении восстания египтян, а также о том, что он совершил поход туда, куда не доходили ни египтяне, ни римляне, но по свойственной поэту забывчивости не упомянул имени божественного Августа, который его назначил префектом Египта. Как пишет Азиний Поллион, Август предложил Галлу покончить жизнь самоубийством, и Галл не посмел.
— Позволь мне уйти! — оборвал Валерий.— Я давно заметил, что ты, чужеземец, знаешь Рим и его историю лучше меня, истершего на камнях немало подошв из бычьей кожи. Мне бы надо оплатить эту прогулку по Риму, позволившую узнать многое из того, о чем я не догадывался. Или, во всяком случае, вернуть тебе денарий. Прими мою благодарность и скажи на прощание, сколько раз ты бывал в моем городе?
— В Риме я впервые,— отвечал грек.— А откуда я его знаю… Видишь ли. В моем городе тихо, не то что здесь. Но я все равно люблю работать по ночам, при зажженных светильниках. Тогда меня посещают гости. По одному. Но чаще всего по двое. Эллин и римлянин. Македонец и римлянин. Бывают и персы. Они рассказывают о себе и о своих городах, об Афинах, Сиракузах, Пелле, Персеполе и Риме. Поэтому я уже не раз мысленно проходил мимо цирка Величайшего, направляясь к амфитеатру Флавиев, а оттуда по Форуму Августа и Цезаря к Капитолию. Я слушаю моих гостей. Никогда их не перебиваю. Иногда задаю им вопросы…
— А они тебе отвечают, Плутарх? — спросил Валерий.
— Как ты догадался? — удивился грек.
— Мне приходится много бродить по городу,— объяснил Валерий.— Однажды я проходил мимо книжной лавки Максенция. Владелец ее, выйдя на улицу, провожая покупателя, приглашал его зайти, ибо должно было поступить сочинение Плутарха из Херонеи о Демосфене и Цицероне. Когда ты сказал о том, что тебя посещают гости парами, я понял, что Плутарх — это ты. Но теперь объясни мне, зачем тебе понадобилось соединять в одном повествовании людей, разделенных многими столетиями?
— Позволь мне не ответить на твой вопрос, как ты не ответил на мой первый вопрос, при нашей встрече,— отозвался Плутарх не сразу.— Но я думаю, что ты это поймешь, когда прочтешь мой свиток. Зайди через несколько дней в лавку Максенция. Он будет оставлен для тебя.
Продолжая путь один, Плутарх столкнулся со странным шествием. По мостовой двигались плотные и упитанные люди. На некоторых поверх гиматиев были фартуки в муке. Передние несли шесты с нанизанными на них круглыми хлебами. Люди что-то выкрикивали. Прислушавшись, Плутарх уловил повторявшееся несколько раз имя «Квинт Скрибоний».
«Конечно, это булочники,— подумал он.— И Скрибоний, наверное, тоже был булочником. Он завещал своим коллегам какую-то сумму, оговорив, что в день его рождения, в июльские календы, они будут проходить по городу, напоминая всем встречным, что он жил. Что я знал о Риме до сегодняшнего дня? Рим моих книг заселен одними великими людьми: Ромулом, Нумой Помпилием, Валериями — бородатыми консулами, основателями Римской республики. В нем не было бродяги Валерия, Квинта Скрибония, продавца фиалок. В нем не было живой обыденности, а она ведь тоже жаждет бессмертия и ее достойна. И, может быть, на вопрос Валерия мне придется ответить самому?»
Похожие записи:
Плутарх — биография, книги, цитаты
Древняя Греция
Как работали адвокаты в Древней Греции
Как была создана бронзовая статуя волчицы, вскормившей Ромула и Рема
Личный врач императорской семьи в Древнем Риме
Древний Египет
Колизей — история памятника
Кто в Древнем Китае ставил под сомнение божественную сущность императоров