Через десять лет после свадьбы императрица наконец родила сына. Цесаревича назвали Алексеем, как Алексея Михайловича (Алексей Михайлович (1629-1676) взошел на престол в 1645 г. после смерти своего отца Михаила Федоровича, став вторым царем из династии Романовых.), последнего «истинно русского» царя, столь почитаемого Николаем и Александрой. После Алексея Михайловича его сын Петр I прорубил знаменитое «окно в Европу», и многие в России считали это роковым отказом от национальных традиций и чем-то вроде предательства.
По словам Бернарда Пэрса, внимательного наблюдателя и самого крупного английского историка, занимавшегося Россией, рождение Алексея Николаевича было «событием, которое больше, чем что-либо другое, определило в последнее время ход русской истории… Детская царского дворца стала средоточием бед России».
После рождения сына в психике и в поведении Александры Федоровны произошли новые и весьма разительные перемены. До этого момента императрица занималась в основном семьей и религией, и даже ее штурм оккультных наук был направлен, казалось, лишь на достижение одной цели: произвести на свет наследника.
Но после рождения Алексея она углубилась в политику: теперь ее экзальтированное сознание было занято не только защитой интересов Николая II; она должна была позаботиться о будущем сына и оставить ему самодержавие в нетронутом виде. Не сомневаясь — и на этот раз она не ошибалась — в невежестве и самоуверенности придворных и откровенно враждебно воспринимая интеллигенцию, Александра Федоровна повернулась лицом к народу.
Императрица делала неуверенные попытки установить контакт между высшей властью и подданными, убежденная, что мистическое единение царя — «помазанника Божьего» — с народом способно сохранить самодержавие неизменным.
Прошло десять лет со дня ее свадьбы, и Александра Федоровна теперь ощущала себя совершенно русской, но взлелеянный ею образ России был лишь плодом ее фантазии: эти мужики — кроткие, сентиментальные, глубоко религиозные и преданные «царю-батюшке» — существовали только в воображении императрицы, фанатично верившей, что православие и монархия неразделимы.
Через шесть недель после рождения Алексея обнаружилось, что наследник болен гемофилией; с этого момента трагедия Александры Федоровны приняла гигантские размеры и не совсем нормальные формы, и, вероятно, только психиатрия способна дать полное ее описание.
Гемофилия, «болезнь королей» — ее носителями являются женщины и передают ее только сыновьям, — считалась в то время неизлечимой, и на обсуждение данной темы было наложено табу. При гемофилии кровь плохо свертывается, и поэтому малейший удар, малейшая травма может вызвать внутреннее и внешнее кровотечение с большой потерей крови и опасными гематомами. Внутренние сгустки крови вызывают острые боли, особенно если они возникают около суставов.
Во время самых сильных приступов маленький Алексей так мучился, что был даже не в состоянии встать с постели.
Королева Виктория, бабка Александры Федоровны, наградила гемофилией не только английский королевский дом, но и — в результате сложных родственных связей между европейскими дворами — правящие династии Испании, Германии и Гессена. Самое невероятное то, что королева абсолютно не считала себя источником этой болезни, и только когда узнала, что у одного из ее собственных сыновей гемофилия, ей пришлось признать очевидность своей вины.
К тому времени дядя, брат и племянник Александры Федоровны уже умерли от гемофилии, но трудно с уверенностью сказать, знала ли императорская чета, что — на основании законов наследственности — у них может родиться сын, страдающий этой болезнью.
Во всей Европе было множество принцев, унаследовавших гемофилию от королевы Виктории, и поэтому риск произвести на свет больного сына считался лишь одной из многочисленных опасностей, возникающих при браке. Главное было не говорить об этом, и императорская чета принудила к молчанию даже тот узкий круг людей, который знал правду.
Если бы русский народ, столь склонный к сочувствию и состраданию, узнал о болезни наследника, он, быть может, с большей симпатией стал бы относиться к императрице, считавшейся надменной, высокомерной и виновной во всех бедах монархии.
Тогда бы и роль Распутина, лечившего цесаревича внушением и «чудодейственными» средствами, предстала бы в ином свете. Это лишь предположение, но, во всяком случае, всем хорошо известно, что русские — а большинство из них составляют выходцы из крестьян — мстят сильным мира сего с их секретами, обрушивая на них целый поток сплетен и нездорового любопытства.
«Сиреневая гостиная» императрицы потеряла свое первостепенное значение, и жизнь Александровского дворца стала вращаться вокруг нового центра — Алексея Николаевича и его болезни. Ребенок, как часто бывает в таких случаях, был очень живым и резвым: замечая, что ему запрещают делать все, что может повредить его здоровью, он стал активно сопротивляться этому из чувства противоречия и осознанно шел навстречу опасности.
Александра Федоровна решила, что нашла выход из положения, приставив к мальчику двух матросов, Деревенько и Нагорного, в качестве «ангелов-хранителей», готовых предупредить возможные падения Алексея.
В дальнейшем, когда императорская семья содержалась под арестом в Царском Селе, Деревенько показал свое истинное лицо, превратившись из защитника наследника в жестокого и наглого тирана. А Нагорный был расстрелян в Екатеринбурге в начале июня 1918 года за то, что многократно протестовал против грубого обращения большевиков с Алексеем.
Однако утверждения, что Клемент Нагорный был до самой смерти предан своему цесаревичу, следует поставить под сомнение, поскольку известно, что 28 мая 1918 года он написал, находясь в тюрьме, прошение представителю Уралсовета Белобородову. Под этим прошением о помиловании — оно, разумеется, не было удовлетворено — стояли подписи Нагорного и его товарища по несчастью, слуги Ивана Седнева. В конце своего послания они добавили, что окончательно отказываются от службы у Николая Романова.