Разведка боем началась в 6 часов 45 минут 10-го ноября. Командир батареи лейтенант Н.А. Сучак шел с командиром стрелковой роты. Когда тот был ранен, Сучак, продолжая командовать минометчиками, возглавил роту. Отсюда он и корректировал огонь минометов, пока не израсходовал запланированную норму боеприпасов.
Когда к траншее приблизился вражеский танк, лейтенант поджег его бутылкой с горючей жидкостью. Вторую машину подбил командир взвода управления младший лейтенант С. Савельев, удачно метнувший под гусеницу связку гранат. Экипаж покинул поврежденную машину. Сучак и Савельев забрались в танк и открыли огонь из его пушки и пулеметов по домам, в которых засели гитлеровцы. Врагу в конце концов удалось под-жечь стоявший неподвижно свой танк. Смельчаки выбрались из горящей машины и продолжали сражаться в траншее.
Около четырех часов длился бой. Захватив контрольного пленного, наши разведчики под прикрытием артиллерийского огня отошли. А минометчики оставались на запасной огневой позиции до середины ночи.
Так, день за днем шла боевая жизнь на батарее. Моя работа политрука строилась с учетом требований обстановки, разработана по форме, но целенаправленно — поднимать боевой дух бойцов, утверждать в них веру в свои силы.
Второй раз за этот день посчастливилось ему переживать такое радостное, ни с чем не сравнимое волнение. Всего несколько часов спустя на общем бригадном слете передовых воинов командир бригады полковник Николай Степанович Лосяков громко поздравил Творогова.
Разведчик Виктор Павлович Творогов вышел к столу президиума. Комбриг вручил ему орден, крепко пожал руку и поблагодарил за отличное выполнение боевого задания.
Здесь в батарее он выступил с рассказом о вылазке в тыл враге за «языком» и минометчики как бы побывали вместе с ним на трудном деле.
— Уйдя на задание, мы с М. Григорьевым скрытно миновали боевое охранение, передний край обороны противника и подошли ночью к дому в деревне Перелесье.
Сквозь щель в двери пробивалась полоска света. Я увидел валявшиеся на столе бутылки, спящих, пьяных фашистов. Распахнул дверь. Холодный ветер, ворвавшийся в избу, разбудил гитлеровцев. Григорьев бросил на стол камень (вместо гранаты). Немецкие солдаты всполошились и в ожидании взрыва натянули на себя одеяла. Врываемся в комнату, истребив трех фашистов, четвертому вставили в рот кляп, связали руки и увели с собой. Через минуту были уже в поле.
Гитлеровцы, обнаружив нас, застрочили из пулемета. Михаил Григорьев был убит, а мне очередью прошило обе ноги. Превозмогая боль, наложил себе жгут. Остался лежать в кустах, рядом пленный. Проходят томительные минуты. Думал только об одном — добраться до своих. С трудом волочил налитые свинцом ноги. Хорошо, что ночь была темной, и гитлеровец не видел моих мук. Но вот путь преградила небольшая речушка. Прижался к берегу, весь превратившись в слух.
Сердце наполнилось радостью: слышу родную русскую речь. Ладони складываю рупором и кричу только слово, такое близкое, родное русское слово:
— Товарищи!..
Этим словом закончил свой рассказ Виктор Творогов.
Мне осталось только добавить, что пленного допросили. Он дал ценные показания, после этого попросил разрешения встретиться с солдатом, который его пленил и доставил в русский штаб. И каково же было удивление профессионального немецкого боксера, когда он увидел лежащего на лазаретной койке забинтованного человека, намного меньше его ростом, худого и еще с веснушками на лице… В следующую ночь после возвращения Творогова с задания, был организован поиск рядового Михаила Григорьева. Таков закон разведки: раненых и убитых не оставлять.
— Сколько ушло в разведку, — говорил бойцам наш командир курсантского батальона Н. Шорин, — столько должно н вернуться. А кто живой или мертвый — дома разберемся.
В конце ноября 1941 года наш минометный дивизион был спешно переброшен с восточного рубежа плацдарма на западный — под Копорье, на реку Воронка.
В замерзшей, твердой как камень земле вырубали огневые позиции, наблюдательные пункты, землянки, укрытия для машин и боеприпасов. Люди, шатавшиеся от недоедания, трудились днем и ночью. Перерывы в работу вносил только вражеский огонь. Тогда мы укрывались в обледенелых окопах, коченели от холода, но оружия из рук не выпускали. Все были готовы драться до конца. Смерть не страшила. Страшно было другое: если мы погибнем, враги ворвутся в Ленинград.
А фашисты кричали в рупоры:
— Иваны! У вас нет хлеба. Вы голодные, до весны не дотянете, сдавайтесь!
— Эй, Иван! Переходи к нам, дадим тебе хлеба. У нас много. Слышишь, Иван, давай переходи!
Наши солдаты отвечали:
— Подумай о своей башке, гад! Наверняка ее здесь потеряешь. А Ленинград был и будет советским!
Голод шатал солдат, но не сломил их воли к победе. Душа бойца была полна ненависти к врагу за сожженное село, убитую мать, повешенного отца, расстрелянного брата, истерзанную жену, за отнятую у детей радость жизни.
Однажды гитлеровцы увидели воткнутые в снег фанерные щиты с крупными надписями: «Фашистам переходить реку Воронку категорически запрещается!», «Стой, фриц! Дальше тебе пути нет!», «На восточном берегу Воронки гитлеровцам — смерть!»
Разъярились фашисты, не жалели снарядов, весь день били по нашему берегу из орудий, пока напрочь не разнесли щиты. Но на следующие сутки они появились снова. Среди них был новый, самый большой щит: «Не видать Гитлеру Ленинграда как своих ушей». Это приводило в бешенство врага, повышало боевое настроение наших воинов.
Похожие записи:
Потери японцев столь велики, что можно складывать из убитых брустверы
Демблинский шталаг – 100 тысяч убитых Советских воинов
Эксгумация трупов, убитых при эвакуации
Спасение героической 54 береговой батареи на “тузиках”
Огневые позиции готовы к встрече с врагом
Бесформенная груда металла на дороге
Сердца крепче фашистской брони
Боевое охранение полка