Сегодня в разведку, завтра - концерт самодеятельности

Читаешь письма, написанные почти полвека назад об одном и том же,— и словно протягивается нить, связующая то, что уже не соединить.

Теперь по соседству со Стрелкой Елагина острова вырос Приморский парк Победы. Мы его сами сажали в конце сороковых на бывшем пустыре. Деревца, которые мы, взяв за тонкие стволы, вкапывали в просеянную от мусора землю,— теперь тенисты. Когда наступает осень, на берегу залива, там, где летом пляж, проступает среди безлистых кустов угрюмый накат дзота. Рядом надпись: Прекрасна жизнь, и подвиг жизни вечен. Бессмертье павших — в мужестве живых. Здесь в дни блокады проходил рубеж железной линии обороны.

В два часа дня меня вызвали в штаб роты как записавшегося в разведчики. Мы сдали винтовки, лопатки и пр. Пошли в штаб 8-го полка и по дороге дважды столкнулись с приключением: едва не зашли на минированное поле — от его тонких струн и крючков остановились буквально в трех шагах; при переходе через Варшавскую железную дорогу подверглись артобстрелу. Один из снарядов упал в 50-60 метрах от нас. Пришлось ложиться при звуке снаряда, а после его разрыва бежать, ожидая следующего.

К спанью не раздеваясь мы уже привыкли, к противогазу как к подушке — тоже. Все было бы ничего, лишь бы не холода. Не разувались мы уже больше не дели, ноги натерли до рези. Не умывались три дня. Обросли бородами. По дороге в разведывательный батальон, в караульном помещении штаба полка, а затем в бомбоубежище, я прочитал случайно найденную книжечку Лермонтова «Боярин Орша». Да, жестока судьба Сокола. Меня глубоко взволновали слова этой поэмы: Ни на земле, ни в свете том Нам не сойтись одним путем… Разлуки первый грозный час Стал веком, вечностью для нас.

14 октября. Когда идешь от Нарвских ворот к больнице Фореля, то с каждым шагом все очевиднее приближение фронта. Все больше и больше попадается зданий, изуродованных снарядами фашистских вандалов, все меньше и меньше мирных жителей. Дорогу в нескольких местах пересекают баррикады с бойницами для винтовок, пулеметов. Оборудованы дзоты и пр. Оттуда, из сорок первого, вырвемся на миг в годы восьмидесятые. Ленинский проспект. Напротив высотной новостройки оставлен, как память, дзот, черный на фоне белых зданий, зелени. Он не молчит. В нем бывают дети, которые знают, что именно здесь проходила линия обороны. Они отыскали даже трех ленинградок, которые строили этот самый дзот. Школьники из расположенной неподалеку 538-й ленинградской школы устроили в долговременной огневой точке своеобразную «за ставу памяти».

А в школьном музее у них хранится крыло сбитого самолета, множество документов о летчиках авиаполка, с которым они дружат. Дети записывают все больше военных судеб, Мне очень хочется, чтобы и в этой школе когда-нибудь прочли фронтовой дневник Михаила Вашкевича, написанный вот здесь, в этих самых местах, ставших осенью 1941-го полем битвы.

Сама больница Фореля имеет многочисленные следы разрывов снарядов и мин. Стены зданий в некоторых местах покрыты дырами от осколков, как оспой. Во дворе и на огородах, окружающих больницу, воронки от авиабомб, снарядов и небольшие выбоины от мин. Как-то совсем рядом со мной один из осколков попал по туго натянутой проволоке — раздался звук, как от разрыва гитарной струны.

27 октября. После полуторамесячного перерыва был на Красной. От Зорьки писем нет. Видимо, и она мои не получает. Неужели город находится в осаде? Погоревал я в пустой комнате немного, грустно как-то сделалось — особенно когда затопил печку (чтобы хоть немного прогреть стены), захотелось увидеть у стола всю свою семью. Старушки-соседки живут плохо. У Ольги Ивановны при одной из бомбежек от сильного взрыва случился нервный паралич. С питанием у них кризис. В городе ничего не достать. Живут чаем и 200 граммами хлеба. Стараются меньше двигаться, чтобы сохранить энергию.

Был на работе, узнал ряд печальных новостей. Когда я уходил из дома, началась бомбардировка района проспекта Маклина и Пряжки. Стекла дребезжали от разрывов. Все население квартиры сгрудилось в передней: все почему-то считают это место менее опасным, а главное, оно ближе к выходу. На улице свистели снаряды и падали где-то вправо от мостика через канал. За Пряжкой полыхал пожар. У женщин, идущих мне навстречу со стороны пожарища, на глазах слезы — видимо, только что видели что-то страшное.

29 октября. Сегодня впервые был на передовой линии, видел врагов, выпустил по ним первые пули. Вышли мы из расположения батальона в четыре часа утра. Идти надо было около десяти километров. Сначала по Кировскому парку, где нас беспрестанно останавливали часовые и спрашивали пропуск. Линия фронта встречала периодическими выстрелами орудий и минометов, «фейерверками» — трассирующими пулями и световыми ракетами. Все это было в стороне от нас, но тем не менее при каждой вспышке ракеты мы припадали к земле. Последнюю сотню метров к передовой «прошли» на четвереньках.

До света пришлось ждать около часу. Мы залезли в какую-то нору, вырытую в земляном валу. Разгоряченные и вспотевшие, быстро остыли и начали дрожать от холода и сырости. Я почти не чувствовал ног — одеревенели от неудобной позы и холода. Линия нашей обороны довольно примитивна — земляной вал, в котором вырыты ячейки для стрельбы и устроены нары для спанья. Сзади наших бойцов, в двух шагах от рва,— канава и ручей. Часть нар залита водой. Бойцы, грязные от копоти и дыма костров, глины, обросли бородами. Пулемет стоит прямо на глиняной куче — без всяких бойниц и блиндажей.

В 400-500 метрах — пулеметная точка и блиндажи фашистов. Простым глазом и в бинокль отчетливо видны фигуры разгуливающих солдат. Около девяти часов утра к блиндажам подошел высокий офицер в длинной, стального цвета шинели. Шел он с фасоном, перескакивая через канавы. Как только подошел к блиндажам, солдаты потянулись к пришедшему. Видя скопление фашистов, мы открыли огонь. Враги попрятались и открыли по нас минометный огонь. Большинство мин падало за нами метрах в пятнадцати, но три мины упали в пяти-шести метрах. Мы залезли в норы и ячейки для стрельбы. В ответ на огонь фашистов наша артиллерия повела стрельбу по их передовым позициям. Мы с радостью отметили, как несколько наших снарядов ударили в башню и зеленый дом, расположенные в 500 метрах от нас и занятые врагами.

Целью разведки было — засечь огневые точки, что мы и сделали. В глубине позиции гитлеровцев мы наблюдали движение автомашин и мелких групп солдат. Домой возвращались в сумерки. Сразу же за перед ним краем обороны в кустах увидели восемь трупов наших бойцов, лиц и одежды их почти не видно — полу занесены снегом. Возле них я нашел стальной шлем. Край шлема против правого виска пробит осколком — видимо, боец получил смертельную рану в висок. Я буду носить этот шлем и отомщу за смерть этого человека.

Полузанесенные снегом тела бойцов напомнили мне почему-то трупы французских солдат на батальных картинах войны 1812 года. Мое возвращение в больницу Фореля приветствовала Зорька — звездочка, высоко сверкавшая над головой. «Что делает Зорька в этот час?» — подумал я. Видимо, сидит за вечерним чаем, обсуждает события минувшего дня и строит с детьми планы на завтра. Вот бы мне появиться в дверях — с гранатами на поясе, винтовкой за плечами и шлемом убитого в руках…

31 октября. Я был во второй разведке. По приходе домой узнал, что в окопном журнале «Разведчик» помещено мое стихотворение «Городу Ленина». Кроме того, я написал ряд частушек, критикующих отдельных красноармейцев.

1 ноября. Сегодня к нам приехали шефы. На мое удивление, одна из гостей оказалась хорошо знакомой — это Валя Миронова (Алексеева), с которой мы работали в горотделе «Союзпечати». Поговорили об общих знакомых. Для шефов был устроен концерт самодеятельности. Валя восхищалась способностями наших бойцов и была поражена уровнем содержания и оформления окопного журнала. Еще бы! Журнал оформляли «академики», а стихи писал испытанный пиит.

6 ноября. Ходил в разведку в третий раз. Прошли деревню Новую — все дома разрушены, от некоторых остались одни трубы. За развороченными стенами — опрокинутые шкафы, разбитые зеркала, кровати, в грязь закатанное тряпье. Сколько слез и обобранных семей! В лощине, ближе к передовой, следы недавних боев: остов сгоревшего самолета, гусеницы подбитого танка, неразорвавшийся снаряд, убитая лошадь, десятки воронок от разрывов снарядов и мин.

Последние 150 метров шли по ходу сообщения. Следуя заданию, весь день вели наблюдение за движением групп противника между деревнями Ново- и Старо- Паново, а также по траншеям их передовой линии. Все это нужно, чтобы не быть застигнутыми врасплох, предвидеть, что затевает враг. Фашисты ходят по окопам в касках, уже покрытых белой краской или при крытых белыми платками. Стрелять из простой винтовки далеко — 700 метров, мы стреляли из винтовки снайпера — с оптическим прицелом. В ночь на седьмое батальон вышел на передовую, для усиления стоящих там частей.

10 ноября. Возвращаясь с передовой, да и находясь там, непрерывно подвергались минометному и артобстрелу, но настолько привыкли к завыванию мин и звуку снарядов, что перестали обращать на них внимание, как будто они не несут смерти и увечий, а про сто дополняют местный пейзаж и являются неизбежными слагаемыми в гамме местных звуков.

13 ноября. Прочитал две вещицы Алексея Толстого: «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлиту», по лучил от этого большущее удовольствие. Жаль, что сейчас мы не имеем такого оружия, как гиперболоид, а то солидно поджарили бы фашистов и в два счета закончили бы эту жестокую войну. Любовь Лося к Аэлите несколько напомнила мне и мои чувства, и так же, как покинутая Аэлита тщетно взывает в мировое пространство: «Сын Неба, где ты?»—так и я пока без ответа мысленно спрашиваю себя: «Где ЗК, что с ребятами? Когда мы встретимся в этом мире и встретимся ли вообще?..»

15 ноября. Вчера в четыре часа утра мы ходили в разведку, готовясь к одной серьезной операции. Над Ленинградом в нескольких местах как горящие факелы висели без движения осветительные ракеты нового типа, которые я лично видел в первый раз. Они, наверное, прикрепляются к небольшим парашютам, так как остаются неподвижными в воздухе очень долгое время, не садятся на землю и не уходят в стороны. В чем секрет их неподвижности, мне пока неизвестно, постараюсь узнать.

Гудели самолеты, слышались канонада зениток и глухие разрывы. Видно, городу крепко досталось в эту ночь.