История «Нормандии — Неман» хорошо известна советским людям. А об участии французских патриотов-интернационалистов в Черкасской операции знают не многие.
Вот имена бойцов боевой партизанской группы, входившей в отряд С. Т. Сопилка: Андре Бле, Роже Ваксивье, Альфред Руб-Ре, Пьер Далл-Ера, Эжен Жиру, Жак Косте-Расте.
Французские парни были привезены нацистами для строительства узкоколейки. Молодые французы ненавидели фашистов так же, как советские люди: ведь их родина тоже была под пятой оккупантов. Вскоре им удалось установить связь с черкасскими подпольщиками. Французы постоянно сообщали ценные сведения о дислокации немецких частей. Когда в мае 43-го гестапо стало что-то подозревать, Старик — секретарь подпольного Каневского районного комитета партии — порекомендовал им уйти к партизанам.
Французы выбрали удобный момент и, не без помощи Старика, явились в отряд, угнав при этом четыре подводы с винтовками, пулеметами, боеприпасами.
Часто ходили они с партизанами на диверсионные акции.
В 1944 году интернационалисты были переброшены из Москвы в армию генерала де Голля.
…Совершив пеший марш, бригада подполковника Сидорчука прибыла в Золотоношу. Штаб 2-го Украинского фронта организовал десантникам хорошую встречу.
— Это было чудо, — вспоминает Степан Сергеевич Коноплев.— Пришли мы оборванные, грязные, бородатые, усатые и косматые. Банька уже вовсю топится. Вышли оттуда чистые, хорошо по-зимнему одетые. Пришли в столовую, сытно пообедали, выпили положенные сто грамм. Настроение было радостным и приподнятым. Омрачалось оно только тем, что многие из тех, кто прыгал с нами той сентябрьской ночью, не сидели за этим столом, а навсегда остались там, на правом берегу.
Весь личный состав был награжден правительственными наградами.
… — Вы можете убить меня, — сказал Старостин, — но согласия на предательство не будет.
— Я нарушу приказ моего командования. Вас не повесят, а расстреляют. Это будет через полчаса. Вон тот подонок (он указал на одного из полицаев), который за кусок сала и рюмку шнапса исполнит любой мой приказ, возьмет вас за ноги и потащит к могиле. Но вам будет уже все равно. Подумайте. Еще тридцать минут. Подумайте.
Гестаповец встал и направился к хате. Протоколист ушел вместе с ним, а армейский старший лейтенант вышел на улицу.
Во дворе остались Старостин и пятеро полицаев, у калитки стоял немецкий часовой. Один из полицаев снял с дерева десантную куртку и попытался ее примерить. Часовой закричал на него. Тот испуганно стащил куртку с плеч и повесил ее на сук.
К Старостину подошла хозяйка дома Олимпия Сидоровна Гордиенко.
— Может, молочка, попьешь?
— Спасибо, я бы рад.
— Можно? — спросила женщина полицая.
— Пусть пьет, только чего ж добро-то зазря переводить.
Майор выпил молоко, поблагодарил хозяйку и вдруг осторожно, почти не разжимая губ, зашептал:
— Запомните мое имя, я — майор Старостин из Москвы, запомните, Ста-ро-стин, — повторил он по слогам.— Вот часы, — Старостин быстро расстегнул ремешок на руке, — они именные, возьмите.
Полицай заметил это. Он подбежал к Олимпии Гордиенко, вырвал из ее рук командирские часы и быстро сунул в карман своего потрепанного френча.
На ступеньках хаты показался старший гестаповец. Он молча посмотрел на майора и махнул рукой:
— Ведите!
Полицаи повели Старостина в конец деревни, к пруду. Один из них тащил лопату.
У пруда полицай скомандовал:
— Копай! — и бросил к ногам майора лопату.
Старостин ногой отшвырнул лопату. Полицай замахнулся, но не ударил: за ним внимательно наблюдали немцы. О чем думал Николай Старостин в эти минуты? Наверное, о жене, дочери, которые остались в далекой Москве, о незавершенной пьесе про десантников, которую писал вместе с поэтом Васильевым…
Мы никогда не узнаем, о чем думали майор Старостин, его товарищи-десантники в последние мгновения перед смертью.
Но мы точно знаем: они делали все, чтобы приблизить День Победы.
