Борьба с холерой в блокадном Ленинграде

Из огорчений и редких радостей складывались наши будни. Не успевали мы перевести дух после решения одной проблемы, как наваливалась следующая, требующая двойных усилий. Так, лишь справились с брюшным тифом, возникла еще более страшная угроза: холера.

Скорость распространения этой инфекции трудно предугадать. У А.С. Пушкина есть запись, как за шахматами один дерптский студент сказал ему, что холера подошла к границам империи, значит, через пять лет она будет в Москве. И действительно, через пять лет в Москве возникла эпидемия холеры.

Дерптский студент в расчетах не ошибся. Дав холере пять лет на дорогу от границы до сердца России, он, разумеется, учитывал и расстояние, и скорость движения транспорта в то время, и, надо думать, плотность населения. Ну, а в 1942 году, когда крестьянскую телегу заменил самолет, за сутки-двое инфекция могла перенестись из одного конца страны в другой. Так что, получив известие о возникновении вспышек холеры в низовьях Волги, мы понимали: надо быть готовым вести борьбу с опаснейшей болезнью уже завтра.

Необходимыми препаратами Ленинград не располагал вообще. Я связался по телефону с наркомом здравоохранения СССР Г.А. Митеревым, попросил прислать пять-десять тонн холерного бактериофага. Беседа была краткой, но ясной: наркомат ничем помочь не может. “Выходите из положения сами”, – посоветовал Митерев. А как? Надо изготовить препарат самостоятельно.

В принципе, это не проблема, если бы не блокада, не постоянные артобстрелы и бомбежки. Дело в том, что при изготовлении холерного бактериофага необходимо работать с живым холерным вибрионом. В любую минуту бомба или снаряд могут попасть в лабораторию, где готовят бактериофаг, и тогда холерная эпидемия возникнет в Ленинграде вне зависимости от того, завезут нам инфекцию или нет.

С другой стороны, сидеть сложа руки тоже нельзя. Не имея этого препарата, мы безоружны, и появление холеры ставит под угрозу страшнейшей эпидемии население города, войска фронта. Вдоволь намучившись над выбором, мы решили все-таки бактериофаг делать. Приняв, естественно, все меры предосторожности.
Следовало, однако, получить на это разрешение. В Горкоме ВКП(б) вопросами здравоохранения в то время ведал А.П. Смирнов.

Выслушав меня, Александр Петрович сказал: – Приходите завтра, примерно в это же время, и я дам ответ. Было три часа ночи. Тогда это время считалось рабочим, и я решил ждать. Через несколько часов меня пригласили в особый сектор Горкома и дали прочесть документ. В нем со стенографической точностью было изложено мое сообщение А.П. Смирнову и по диагонали – резолюция: “Делать бактериофаг категорически запрещаю, так как в ленинградских условиях это представляет очень большую опасность”. Подпись четкая: “А.А. Кузнецов”.

Я расписался в том, что с докладной запиской А.П. Смирнова и резолюцией А.А. Кузнецова ознакомлен. Положение теперь еще более осложнилось. Был большой соблазн подчиниться, так оно спокойнее. Но возникни холерная эпидемия, кто из нас сможет успокоить себя тем, что он точно соблюдал инструкцию?

Собственная совесть – самый строгий судья. Вернувшись в горздрав, я пригласил директора Института вакцин и сывороток доктора А.А.Синицкого и поручил ему производство бактериофага. Правда, прежде чем окончательно решить вопрос, мы втроем с Синицким и Аншелесом отправились в институт и на месте определили меры предосторожности.

Сейф, в котором хранились холерные микробы, был опущен в подвал. Туда же отправились лаборанты, которым предстояло находиться там в течении всего времени работы и сверх того – в инкубационный период. Им подали необходимое оборудование, препараты, мясо (бактериофаг готовится на мясном бульоне), которое в условиях блокады достать было делом, мягко говоря, непростым. В общем, нам удалось свести вероятность заражения до минимума. Даже если бы поблизости от института разорвались бомба или снаряд, в подвале разрушений не произошло бы. Но гарантировать полную безопасность мы, конечно, не могли, и все время, пока продолжалась работа, никто из нас, к ней причастных, не спал спокойно.

Мне доводилось очень часто бывать у Кузнецова. Однако в период производства бактериофага я не являлся к нему ни разу. Решился на это лишь когда препарат был изготовлен и доставлен на склад.
Прийдя к А.А. Кузнецову и, как обычно, доложив о текущих делах, я попросил освободить меня от работы в горздраве.

– Почему? – удивился Кузнецов.
– Вы докладную записку товарища Смирнова помните?
– Как же, отлично помню. Я категорически запретил изготовлять холерный бактериофаг.
– Меня ознакомили с Вашей резолюцией. И тем не менее в тот же день я приказал бактериофаг готовить. Сегодня пять тонн препарата находятся на складе и в любую минуту могут быть использованы в деле…

До сих пор помню, какая повисла тишина. Долго молча смотрел на меня секретарь Горкома, потом сказал:
– Вы знаете, что прокурор у нас военный? Случись в лаборатории какой-нибудь “проскок”, Вас бы расстреляли!
– Знаю, – ответил я. – Знаю также и то, что если бы в Ленинград завезли холеру, я отлично укрылся бы за вашей спиной. А куда бы спрятались население города и войска фронта? Вы, конечно, должны наказать меня за невыполнение Вашего приказа, а от работы в горздраве, прошу, увольте. Я ведь и в следующий раз поступлю также.

Я не кокетничал, когда говорил о наказании. Хоть победителей, говорят, не судят, но время было не такое, чтобы невыполнение приказа прощалось.

Однако то, что после долгого раздумья сказал Кузнецов, все же удивило, и чувство безграничного уважения, которое я всегда испытывал к этому человеку, еще больше укрепилось во мне.

– Вы поступили правильно, – твердо произнес он. – Я бы, наверное, поступил также. На Вашей работе иначе нельзя. И в дальнейшем делайте все, что посчитаете необходимым, исходя из научных соображений и практической целесообразности. Мы Вас всегда поддержим. Так что инцидент исчерпан. Будем и дальше работать вместе.

Надо сказать, злополучный бактериофаг нам так и не понадобился. Вспышки эпидемии были погашены на месте их возникновения, в Ленинград холерных больных не завезли. Но дело не в этом. История с бактериофагом многому научила, многое прояснила в отношении руководителей Ленинграда к вопросам охраны здоровья жителей осажденного города. Вскоре после беседы с Кузнецовым у меня состоялась встреча с А.А. Ждановым. Он собирался принять меня минут на тридцать-сорок, но мы проговорили более трех часов. Из кабинета я вышел окрыленный: наши нужды понимали, нам готовы были оказать полную поддержку, в нас верили.

При таком отношении можно было сворачивать горы. Впрочем, нечто подобное от ленинградских врачей и требовалось.