С высоты Камыш-Бурун, сгрудившийся вокруг небольшой бухты, показался похожим на птицу с раскинутыми крыльями. Но разглядеть порт не удалось: вся группа вышла прямо с маршрутного на боевой курс и сразу попала под сильный обстрел. Наверное, он был слабее, чем в Феодосии, однако мы так долго, казалось, пикировали в разрывах, что пропал счет времени; будто оно остановилось и уже ничего больше не существует, кроме этого воющего, затянувшегося падения, влекущего в огневую купель. Предательски екнуло сердце: «Уже сбиты…» — и где-то глубоко зашевелилась темная мыслишка: «Если останусь жив, не буду больше сам так испытывать судьбу». Но вот бомбы пошли, мы резко вынырнули над водой, и, распрямляясь у турели, я услышал азартный голос Удальцова:
— Добавь им еще жару!
Сила стремительного разгона уносила нас от порта, самолет разворачивался влево, и, в короткие секунды охватив взглядом причалы, накрытые взрывами, я успел послать туда несколько очередей, а потом перенести огонь на корабль у выхода из бухты — это была БДБ, с нее тоже стреляли. Осколки с сухим треском, перекрывшим гул мотора, стеганули нам в хвост — разодрали с правой стороны обшивку, клочья ее мелко повисли, как листья на ветру…
Удар вдогонку был последним — вырвались, вырвались из зоны обстрела! Теперь можно перевести дух, осмотреться. Шестерка «Илов» шла вся — значит, никто не сбит; шла еще вразброс, но подтягиваясь к нам; ближний самолет тоже был потрепан. А позади над портом растекались дымы. Стало необыкновенно весело, легко внутри, словно и не было того мгновения отчаянной слабости.
— Ну как тебе эти малые высоты? — спросил командир.
— Если честно, хлебнул немного страха. Только там — над самой целью.
— То-то и оно. Зато теперь знаешь сам, как они даются…
«Фотографа» у нас в группе на этот раз не было, но посланный следом разведчик Пе-2, по обиходному фронтовому названию «Пешка», подтвердил: уничтожены два торпедных катера, один поврежден.
А еще через несколько дней из данных, переданных каким-то способом крымскими партизанами, стало известно, что в Камыш-Буруне при одном из налетов штурмовиков убит командующий гитлеровским флотом на Черном море вице-адмирал Казарицки, который прибыл туда для раздачи наград.
Летали на этот порт многие экипажи из полков нашей дивизии, и каждому было лестно думать, что, может, это как раз он причастен к возмездию, постигшему фашистского адмирала.
За две ночи — к 11 декабря флоту удалось вывезти десантников из района горы Митридат. Так завершилась эта полуторамесячная эпопея, сыгравшая свою роль: отвлекая крупные силы врага, эльтигенцы в жестоких боях нанесли ему большие потери и помогли основному десанту укорениться на плацдарме северо-восточнее Керчи, который стал первой частицей освобожденной крымской земли.
Отрабатывая новые тактические приемы, наш полк продолжал наносить удары по морским целям. Опыт подтвердил, что бомбометание группой с малых высот эффективнее для атаки флота в портах, а топмачтовое — по кораблям, особенно одиночным, в открытых водах, и дивизия приняла на вооружение оба способа. Однако летали теперь реже: чем дальше в зиму, тем все больше мешала погода — то дождь, то даже снег и видимости никакой.
В один из таких дней, когда вылеты были отменены, меня, только что принятого кандидатом в члены партии, и еще троих из нашей эскадрильи вызвали в политотдел. Он располагался километрах в четырех от аэродрома, занимая помещения бывшей совхозной конторы. Мы шли по вязкой, раскисшей дороге, и с каждым шагом на ногах повисали гирями пудовые комья грязи. Свернули через виноградники — идти все равно тяжело, но так хоть напрямик. У ограды из колючей проволоки бросилась в глаза покосившаяся табличка с надписью на трех языках: «Румынам и русским вход запрещен!»
— Вот он, фашистский характер: во всем должен быть порядок,— заметил лейтенант Виталий Остапенко, один из наших молодых летчиков.— Даже союзничкам указали письменно на их место: знай, дескать, свой шесток.
— Хотели, видать, урожай отправить в Германию, не иначе. Да не успели даже собрать, гроздья вон висят.
— Между прочим,— продолжал лейтенант,— в Феодосии нас тоже хотели своим «порядком» обмануть. Вчера командир рассказывал: после налетов гитлеровцы подтягивали ночами катера из других портов и расставляли на место потопленных; мол, летайте — не летайте, наша сила в полном порядке, листовочкой вас тоже об этом известим; так что не надейтесь на успех, считайте лучше собственные потери…
— Откуда же это стало известно?
— Думаю, партизанская разведка работает, скорее всего она. Теперь штаб вносит некоторые поправочки, с плюсом, конечно, в боевые счета.
…После вручения кандидатской карточки, поздравляя, начальник политотдела сказал мне: — Зайди-ка еще рядом, в редакцию. Передай Лагошному, что я послал. И напиши для нашей газеты о комсомольцах эскадрильи, договоришься с ним подробнее. Можешь считать это первым партийным поручением.
«Дивизионка» — краснофлотская газета «За победу» у нас была маленькой, в четверть обычного газетного листа, но ценилась высоко: другие газеты доходили в части редко, а здесь и сводку Совинформбюро прочтешь, и про боевую жизнь своей дивизии узнаешь.
В редакции меня встретил плотный, чуть лысеющий старший лейтенант с приятными чертами лица; сразу вспомнилось, что уже видел его как-то в эскадрилье, а фамилию — в газете.
— Владимир Лагошный.— Выслушав меня, он счел тем не менее нужным представиться.— Вот тебе место, бумага, садись и пиши.
— Прямо сейчас?
— Ясно, сейчас. Мы как раз верстаем номер…
И, чтобы отогнать мою робость, он придвинул к себе лист бумаги и крупно вывел заголовок: «Так бьют врага комсомольцы».
Небольшая заметка доставила мне много мук, но в конце концов что-то получилось. Назывались имена молодых летчиков, отличившихся при штурмовках вражеских кораблей в «одном из крымских портов», приводились цифры потопленных торпедных катеров и БДБ. И еще кратко рассказывалось, как мы посетили под Анапой место, где работает Чрезвычайная комиссия по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов,— там раскрыто захоронение сотен людей, зверски убитых захватчиками. «Глядя на эту страшную картину,— оканчивалась заметка,— летчики-комсомольцы эскадрильи поклялись отомстить гитлеровским душегубам, усилив удары с воздуха по ненавистному врагу».
Понятно, я не мог тогда даже предполагать, что эта скромная корреспонденция, рождавшаяся с таким трудом, станет провозвестницей моего журналистского пути, а наша маленькая дивизионная газета — моей будущей военной судьбой.
…Приближался Новый, 1944 год. Решили встретить его как следует: прибрали и украсили свою землянку, запасли консервов, а наш всемогущий старшина превзошел самого себя, раздобыв вина и толстый плиточный американский шоколад.
Собрались, когда уже наступила ночь. Разгоревшаяся печка дышала теплом, домашним уютом, и все чувствовали себя торжественно. Еще бы; лишь давным-давно, в другой, довоенной жизни отмечали так новогодний праздник. А главное — верили, что наступающий год повернет войну к концу. И конечно, первый тост: «За пашу победу!»
Через несколько минут открылся люк и ввалился моторист Вишневский. Раздеваясь на ходу, он заговорил еще с трапа:
— По радио сейчас передали речь Михаила Ивановича Калинина, новогоднюю, стало быть. Сказал, что в 44-м Красная Армия нанесет врагу сокрушительный удар и полностью очистит пашу территорию!..
Это еще больше подняло настроение. Пошли воспоминания, разговоры, зазвучали песни. Гитара переходила из одних рук в другие, и кто-то спел, переиначивая известные слова: Крым за морем близко, Да трудны дороги. На аэродроме — оттепель опять. Тает снег в Анапе, тает в Таганроге… Эти дни когда-нибудь Мы будем вспоминать.
Сосед задумчиво добавил:
— И не только мы, кто воюет, будут вспоминать. Ведь факт, братцы: историю этой войны придется учить многим поколениям. «А теперь расскажите, пожалуйста, об освобождении Крыма. Когда это было — в 1944-м?..»
Думать, что про нас станут «учить», было смешно, но приятно.
