В складывавшихся, на первый взгляд стихийно, отношениях между равными по служебному положению начальниками и между их подчиненными порой наблюдались любопытные факты, не лишенные противоречий.
Об отношениях В. В. Курасова к начальнику оперативного отдела В. В. Португалову можно было судить даже по документам Торопецкой и Велижской операций 4-й Ударной армии. Будучи руководителем штаба армии со дня ее формирования, генерал хорошо знал уровень подготовки начальника отдела.
В самом деле, подлинник текста плана крупнейшей в зиму 1942 года Торопецкой операции, написанный Португаловым, был принят без единой поправки. Над этим документом поставили свои подписи А. И. Еременко и В. В. Курасов. И последующие проекты планов, приказов, распоряжений, которые готовились в оперативном отделе, принимались без существенных поправок.
С отъездом Португалова в оперативное Управление штаба фронта положение несколько изменилось. Войска армии находились в обороне, лишь на отдельных участках фронта происходили бои местного значения, и обстановка вряд ли требовала излишней жесткости в понимании и взаимоотношениях.
При новом начальнике оперативного отдела и ему, и его подчиненным работалось нелегко. В коллективе складывалась напряженная, «нервная обстановка». Мы не боялись разумной, пусть жесткой требовательности, но хотели, чтобы проявлялось уважительное отношение к каждому офицеру, чтобы учитывались и развивались сильные стороны личности.
Стиль работы С Г. Себика, как вспоминает генерал В. М. Седов, был несколько иным. Он держал себя высокомерно по отношению к офицерам. Часто к попыткам проявить инициативу или изложить свое личное мнение относился пренебрежительно, нисходя до унижения достоинства личности офицера.
В деталях помню поразивший всех случай с подполковником Нестеровым, человеком интеллигентным. До войны он работал инженером в Москве. Начальник отдела вызвал его к себе в кабинет. Докладывая, Нестеров употребил обороты: «Я полагаю…» или «…вероятно, было так…». Это не понравилось начальнику.
Он повысил голос и стукнул кулаком по столу, не предполагая, к чему это приведет. Под столом находилась немецкая овчарка, взятая как трофей. Нестеров не видел ее, так как со стола до пола свисала оперативная карта.
Между тем у собаки был выработан рефлекс на удар кулаком. Собака выскочила и с рычанием и лаем бросилась на Нестерова. От неожиданности он упал, очки его разбились.
Несколько минут длилось состояние обморока. Поначалу начальник даже упрекнул его за «малодушие». Как, мол, боевой офицер с оружием мог упасть, увидев собаку. Потом понял, что не прав, извинился, а собаку отправил к разведчикам.
В штабе этот случай вызвал разговоры. Многие офицеры прямо отмечали, что стиль работы и поведение нового начальника опирается на власть, данную ему в условиях войны, что он не понимает главного: необходимости морального авторитета в коллективе. Все вроде продолжалось по-прежнему — субординация соблюдалась, но между начальником и подчиненными пролегла черта отчужденности и недоверия. Настороженность сохранялась и тогда, когда он порой даже пытался быть благодушным.
Конечно, частности не могли заметно отразиться на нашей службе, на выполнении долга, но хотелось жить по-человечески и на войне, тем более — по совести. Само собой, люди, лишенные чувства стыда, готовые ко всему, лишь бы сделать карьеру и получить побольше наград, вызывали досаду.
Велись разговоры о жизни и после войны. И тут проявлялись разные точки зрения. Одни мечтали о вольготной, обеспеченной жизни, о том, что ветеранам войны будет «все позволено», иначе говоря, служба на войне будто бы будет «оплачена» по большому счету.
Такие стремились приобрести «трофеи», получить в первую очередь «американские подарки» — дефицитную кожаную куртку или штаны, водонепроницаемые светящиеся часы, поступающие в Управление тыла.
К счастью, таких людей было немного. Подавляющему большинству подобное обывательское потребительство претило, вызывало чувство омерзения. Лично мне казались кощунственными «материальные вожделения» отдельных штабистов, когда ежедневно приходили из дивизий сводки о гибели сотен, а во время армейских операций — тысяч наших солдат.
И, видимо, не случайно, что даже во фронтовых письмах нередко ставились вопросы чести и совести, долга перед другими и перед собой. К слову, в нашей литературе о минувшей войне ставились и решались попутно вопросы, связанные с подобной ситуацией, особенно в публицистике и романах К. Симонова.
Словом, затаенная тревога о человеческих отношениях в семье, в коллективе, на службе не покидала многих. Какими мы придем с войны и как пройдем по жизни? А вдруг «стиль» нашего нового начальника не уступит, не сойдет с дороги новой послевоенной жизни?
Но общий «настрой» был таков: вникать в подобные вопросы считалось «непозволительной роскошью». Кончится война, начнется новая мирная жизнь — вот тогда и разберемся в тонкостях отношений между людьми на всех уровнях.
