На первых занятиях в школе младших командиров боец из новичков Лапушкин вяло и неумело выполнял упражнения. Однажды старшина роты Галимзинов, проводивший очередную тренировку, подозвал его к себе.
— Что ты мне на снарядах сосиской висишь!
— Да я стараюсь…
— Во-первых, разговорчики отставить и слушать старшего. Во-вторых, знай и помни: твои папа с мамой далеко, генерал — высоко, бога,— старшина пальцем винтообразно показал вверх,— сам знаешь, нету, а я всегда рядом, днем и ночью. Так что я твой отец, мать, друг и товарищ и самый высокий непосредственный начальник. Ты носом-то не тяни, я не надушенная девица. А вот из тебя, хочешь ты этого или не хочешь, сделаю такого солдата, что в огне не сгоришь, в воде не утонешь и сквозь медные трубы пройдешь. Ты ведь пастухом был, лес валил, завалы строил и трактористом работал, а вчера под ограждение из колючей проволоки зад протащить не мог, казенное имущество порвал. Сегодня же, в час отдыха, заштопаешь штаны, да так, чтобы лучше новых были. А сейчас приготовься снова, препятствия штурмовать пойдем. Все будешь делать, как я.
Лапушкин и старшина отошли от спортивных снарядов, и через минуту-другую Галимзинов скомандовал: «Вперед!»
Они рванулись со стартовой линии, преодолели барьеры, бревно, ров и, бросившись под колючую проволоку, поползли рядом.
— Ну что ты опять корму поднял! Локти и колени шире, а ее пониже, да ужом, ужом. Винтовку за ремень — вот так… Вперед! Вперед! Не отставать!
Лапушкин запыхался, но распластался, как было сказано, прижался к земле. Заработал руками и ногами по примеру старшины, заюлил телом. Взгромоздись на него сверху еще один такой же тощий хлопец, каким был Лапушкин, и свободно могли бы проползти под колючей проволокой, не задев ее. Только очень уж перехватывало дыхание, першило в горле, по вискам ручьями стекал нот. Противно скрипело на зубах… Когда он пахал землю, то от ее духа пьянел, а тут — хуже не придумаешь. Но Лапушкин терпел и полз. Косо посматривал па старшину — вроде рядом, а тот знай подгоняет.
— Давай! Давай! И не сопи паровозом. Делай за четыре толчка локтями глубокий вдох через нос. Потом на пять-шесть толчков затаи дыхание, дай кислороду в нутро впитаться, а затем уж поэнергичнее, за два толчка — выдох… Во-о! Прыжками через ступеньки на второй этаж. Выдох! Вдох! Не останавливайся.— Старшина подхватил выбившегося из сил Лапушкина под руку.— Смелей! Прыгнули. Не сопи и не останавливайся. Теперь — видишь? — перед тобой враг, укол штыком! Еще укол! Третий слева — удар прикладом… А вот теперь отдышись. Нет, нет, не садись. Походи. Глубокий вдох и резкий выдох. Ну как?
— Терпимо. Только страшно прыгать, второй этаж все-таки…
— Страшно, говоришь? Противник огнем хлестанет — с третьего сиганешь. А задумаешься, оробеешь — трупом свалишься. Как, передохнул? Тогда запомни — это твоя последняя передышка в учебе. Учеба в тылу — проверка в бою. Сам испытаешь: как выучился, так и воевать будешь. А теперь вот что. Видишь часы и стрелку на двенадцати? Как нажму кнопку — пулей срывайся с места. Два круга. Готов? — Старшина положил большой палец на кнопку секундомера.
Лапушкин глубже натянул шапку, чтобы не свалилась, выше поддернул полы шинели под ремень и…
— Не уложишься в норматив, буду тренировать до тех пор, пока твои штаны на колючках клочьями не повиснут,— уже улыбаясь сказал старшина и пустил стрелку.
Лапушкин бежал что было силы. Затем прыгал. Потом, балансируя руками, семенил по бревну. Чувствовал — не так получается, как хотелось бы. А преодолевая ров, распластавшись под колючей проволокой, работая ногами и руками, думал: «Наверняка уже норму перекрыл…» Остановился после второго круга. Ноги подкашивались, дышал тяжко, как загнанный. Старшина сказал:
— Походи, походи!
Лапушкин вяло подымал ноги, а Галимзинов ему:
— Полный вдох… Выдох! Легче? То-то. Тут на авось не возьмешь, тренировочка нужна. Сколько? — Старшина вначале показал два пальца, как судья боксеру, получившему нокдаун, а потом поднес к глазам подчиненного секундомер.
Лапушкин схватился за голову, шатаясь, отошел в сторону.
— Целых восемь секунд! Да мне их никогда не одолеть…
— Теперь-то как раз и одолеешь.
— Да я же…
— Разговорчики!.. Не задерживайся при изменении обстановки. Ты более пяти секунд находился в растерянности при появлении «противника» с ножом в руках. Забыл обманные движения? Я видел, какие у тебя были глаза: во-о, по колесу! А в голове мысль-загадка: «Откуда он взялся?» В бою враг обязательно появится оттуда, откуда ты его не ждешь. Из укрытия, из окопа и даже с неба может упасть. Но врага не бойся. Пусть он тебя боится. А в случае чего — сманеврируй, чтобы тебя одного приняли за троих. Вертись, коли жить да еще победить хочешь! Будь проворнее в действии, опережай врага не только глазом, но и оружием.
Слушал его Лапушкин, а сам думал: «Ну о чем мне теперь писать домой и Вере? О том, что был плохим трактористом, а сейчас — никудышный боец? О том, как почти последним становлюсь в строй по тревоге, а сосед по кровати, цыган,— будто одетый в постели спит: не успеют крикнуть «В ружье!», а он уже в строю, ремнем опоясывается?..» Но тут его мысли прервала команда:
— Становись!
А потом:
— Смирно!
И Лапушкин увидел полковника, начальника школы. Он подошел к строю, помолчал немного, разрешил стоять «вольно».
— Товарищи курсанты, будущие командиры! — начал он.— Посмотрел я на вас и, по правде говоря, обидно стало. Такие молодые, сильные, а на занятиях сонными мухами ползаете… В общем, решил я перед вами стариной тряхнуть, ну вот хоть с этой винтовкой,— и взял ее из рук Лапушкина. Осмотрел ремень, попробовал его на прочность, вывернул и на глазок прикинул ровность и чистоту шомпола, проверил, крепко и ладно ли примкнут штык и даже провел по его ложбинкам пальцами. Потом вынул затвор и, прижмуря глаз, другим заглянул в казенник и ствол. Шевельнул пышными усами, глянул на старшину; тот встал штыком.— Товарищ старшина,— сказал полковник,— командуйте мною как бойцом.
Старшина Галимзинов подтянулся, хмыкнул в руку, а потом набрал полную грудь воздуха, гаркнул:
— Рядовой Василенко, ваша задача — преодолеть полосу препятствий в два круга со стрельбой по мишени-три на дистанции сто метров. Зачет по второму кругу.
Полковник повторил поставленную старшиной задачу, доложил:
— К выполнению задачи рядовой Василенко готов!
— Вперед! — скомандовал старшина.
Курсант Лапушкин и весь взвод смотрели во все глаза, как полковник «брал» стометровку, с ходу перемахнул ров с водой, ловчее рыси проскочил по бревну, потом нырнул и по-лягушачьи поплыл под колючей проволокой, не задев ни одной колючки. Перекинулся через двухметровый дощатый забор. В четыре прыжка достиг второго этажа, и курсантам показалось, что полковник даже не коснулся площадки. Потом ринулся вниз, а подбежав до линии огня, отмеченной красными флажками, упал, навскидку выстрелил по бегущей мишени, и та упала. Старшина включил секундомер второго круга. Все повторилось. Полковник сбегу резко остановился.
— Товарищ старшина, рядовой Василенко задание выполнил!
Галимзинов нажал на головку секундомера, и курсанты, стоявшие рядом, увидели: стрелка остановилась за шесть секунд до нормы.
— Вот это да! — послышались восхищенные голоса.
— Пять с плюсом, товарищ полковник! — важно объявил старшина.
— Служу Советскому Союзу! — ответил полковник, а курсантам сказал: — Будете слушать старшину — он вас научит и через игольное ушко пролезать. Всему, что вы видели, научил меня старшина. Да, да! Не улыбайтесь. Видели, как он меня гонял? А вы что — боги?
Кто-то, жалея новую шинель полковника, попытался отряхнуть ее от песка и земли.
— Не старайтесь, на то она и военная шинель: в огне не горит, в воде не тонет, грязи не боится, в жару в ней прохладно, в мороз не холодно, на отдыхе — одеяло и перина.
Начальник школы повернулся к Лапушкину.
— Хорошая у вас винтовка,— сказал он и внимательно посмотрел на смущенного белобрысенького бойца, на его щуплую юношескую фигуру.— Только вот что скажу.— Полковник обвел курсантов улыбчивым взглядом.— Большинство из вас, если не все, на гражданке оставили таких девчат, что ой-лю-ли. Писаных красавиц! Таких надо любить да любить. И любите их на радость и счастье, чаще пишите им письма.
Но не забывайте и про другую свою красавицу — вот эту военную Марусю,— И он уважительно посмотрел на винтовку.— Она тоже любит и ласку и доброе к себе отношение. Блюди ее и верь ей, содержи в чистоте и опрятности, и она послужит тебе верой и правдой. А у ней, милой,— полковник снова приподнял винтовку Лапушкина,— пока в казеннике и нарезах ствола грязь и масляные шкварки. Затвор — это ее лицо, требует ухода особого. Густо смажешь — на него пыль с песочком налипнет, грязным станет. Начни его туда-сюда дергать — заест. Представьте себе намалеванную девицу с потеками губной помады, с такой и целоваться расхочется. Заглянул я и в донышко бойка. Сам боек чистый, а на венчике грязь, точно у той девицы под накрашенными ногтями. Вдумайтесь, товарищи курсанты: ваша нынешняя Маруся хоть и старовата, образца 1891 года, но не подведет, добром ответит на добро.
Она уважаемая дочь родного отца — Сергея Ивановича Мосина. Конечно, за минувшее полстолетие она обзавелась двоюродными сестрами, обученными, как и мы с вами, грамоте, то есть ставшими полуавтоматическими и самозарядными. Родитель их — ныне здравствующий Федор Васильевич Токарев, исконный тульский рабочий-самоучка. Безусловно, у вашей Маруси есть, тоже почтенных лет, муженек по имени Максим, 1880 года рождения, сынок Хайрама Стивенсона, американского промышленника. «Максим» давно перешел в русское подданство и верно служит Красной Армии. Есть у Маруси и родной брат, отличный пятиборец. Это пулемет Дегтярева Василия Алексеевича. Он обладает первенством в стрелковых, танковых, авиационных и иных войсках. А совсем недавно у ней появился и другой братик — ПТР. Это противотанковое ружье того же родителя. Носят его бойцы попарно: на плече одного ствол, а на плече другого ложе с затвором.
С ним хоть и попыхтишь, зато врага поразишь, жизнь себе и товарищам сохранишь; установил в укрытии или напрямую, бах — и фашистского танка нет, один дым и пламя.— Полковник помолчал, еще раз обвел взглядом строй.— Так вот, дорогие наши курсанты Красной Армии, я рассказал вам почти про все стрелковое оружие, с которым вы должны обращаться на «вы», которое должны любить и знать, как свои пять пальцев. Недаром же вы поете: «Эх, винтовочка, винтовка, породнились мы с тобой!..» Породнились и на жизнь и на смерть. Вот так, дорогие бойцы, нам с вами выпала великая и почетная задача — отстоять свободу и честь нашей Родины на поле брани. А без упорной учебы, без любви к оружию и Отечеству — грош нам цена, позор перед потомками.
…Маршировал боец Лапушкин на строевом плацу в одиночку, в паре и в составе взвода, роты, отрабатывал повороты на месте и в движении и думал: «Зачем это? Будто ходить не умеем». А потом команда: «Отделение — стой!» И разгон старшины:
— Ты что, Лапушкин, ходить разучился? Все не в ногу, один ты в ногу. А повороты кругом? Забыл, где сено, где солома? Не улыбайся, знаю, о чем думаешь: мол, с году на своих ногах, а тут ходить учат. Будем учить!..
