Как-то поздней ночью, когда мы только что передали в Москву очередной отчет о движении по Волге за сутки, мне позвонил Бондаренко:
— Здесь у меня бакенщик. Хочет сказать очень важное командованию флотилии.
— Хорошо. Распорядитесь, чтобы его проводили ко мне.
То, что гражданский человек пришел в наш политотдел, никого не удивляло. Уж такое это учреждение. Люди знают, что их здесь всегда примут, выслушают, помогут.
Слишком поздний визит бакенщика заинтриговал меня. Видно, и вправду что-то уж очень важное. В каюту вошел седой, чуть сутуловатый мужчина с дочерна обветренным лицом. На вид за шестьдесят. Представился:
— Старшина обстановочного участка Иван Иванович Зимин. Простите, что так поздно. Только сейчас освободился: работы ведь у нас много.
— Слушаю вас.
Старик, не торопясь, стал рассказывать такое, что я остановил его:
— Подождите, я приглашу командующего. Его это тоже очень заинтересует.
Юрий Александрович еще не ложился и тотчас же пришел. Вот что рассказал нам Зимин:
— Сейчас все мы следим за Волгой. За каждым немецким самолетом, за вашей работой. Порой сердце кровью обливается: утюжат, утюжат ваши хлопцы реку, а толку нет — не взрывается мина, хотя все видели, куда она упала.
— Верно, — подтвердил командующий. — Бывает. Вон у косы пятый день тралим, а результатов никаких.
— Это как раз мой участок, — сказал Зимин. — Туда особенно часто немец налетает: кругом мелкие места. Запрет он фарватер — и не пройти ни одному судну. Сегодня мы с таким трудом караваны протаскивали, ползли они как черепахи, и все-таки один танкер чуть не засел, еле стянули с мели.
Старик помолчал. Юрий Александрович вызвал вестового и велел подать чай.
— Товарищ адмирал, — спросил Зимин, — вам не докладывали, что звук у мин изменился? То-то же. Раньше они тихо спускались на парашюте, а теперь нет-нет да и завизжат, что резаный поросенок, аж уху невтерпеж. Утром я увидел, как такой поросенок врезался в отмель. Ну я сейчас же на лодку — и туда; Разгребаю песок. И что же? Разбитый авиационный двигатель! На берегу в кустах — снова железный хлам. На удочку пытается поймать нас немец. Бросает в реку что ему не гоже, а мы в страхе: мины! Тралим, тралим, а они ни гугу…
Пантелеев вскочил с кресла, зашагал по каюте. Подошел к старику.
— Вы и не догадываетесь, какое открытие сделали, отец.
Тот отмахнулся:
— Пустое. Я другое смекаю: как немца обвести.
Встал, захлопнул иллюминатор, потрогал дверь — плотно ли закрыта.
— Слушайте, — заговорил он почти шепотом. — Я и заявился прямо к вам, чтобы поменьше людей слышало. Не вам пояснять, почему немец только ночью летает: днем прорываться труднее, да и сразу все приметили бы, куда он свои гостинцы кладет. А кладет он их, прямо скажем, довольно точно. Вопрос: почему? Может, кто помогает ему? Да мы сами помогаем, вернейший ориентир ему подаем: ночью у нас по всей реке бакены сияют.
— Но без них пароходы не пройдут…
— Не пройдут. А если мы будем зажигать, лишь когда пароход покажется? Минует он участок, мы бакены снова задуем. И реки немцу не увидать. Но мы его утешим. Вот глядите! — Зимин подозвал к разложенной у меня на столе карте: — Мы ему огни засветим вот тут. — Палец старика скользнул по воложкам — несудоходным протокам, по степи. — Пусть он сюда сбрасывает что ему угодно. Пусть! На здоровье!
Пантелеев восхищенно поглядывал то на карту, то на старика.
— Ловко придумал, отец!
— Но вот что надо на заметку взять, командир: график нужен. Пароходы должны подходить к участку минута в минуту. Иначе все насмарку.
— График утрясем. Но сколько вам мытарств прибавится. Зажигать и гасить десятки бакенов…
— Ничего. Потрудимся для фронта. Дело кровное: у каждого из нас там сыновья воюют.
Командующий задумался. Снял трубку телефона, назвал номер.
— Назимов? Прошу зайти в каюту члена Военного совета.
Когда начальник гидрографии закрыл за собой дверь, Пантелеев коротко изложил ему мысль Зимина.
— Нам нужно низко поклониться ему, Назимов. Бросайте все и принимайтесь за дело. И надо помочь нашему другу. Со своими стариками и женщинами ему не поднять такого. Выделим ему полуглиссер, а может, и два, людей, имущество. Учтите: все это под вашу личную ответственность.
— Ох и мороки будет, товарищ командующий! — Назимов схватился за голову.
— Все окупится сторицей. Приступайте! Особо предупреждаю: секретность полная!
Командующий подошел к старому бакенщику, ласково обнял его за плечи:
— Сердечное вам спасибо от всей флотилии, отец. Идемте, я прикажу, чтобы вас доставили домой на катере.
— Мудрый старик, — сказал адмирал, вернувшись. И с укором покосился на Назимова: — А вот мы недокумекали. К нам иногда хорошие мысли приходят, как говорится, опосля…
Назимов сумел развернуть дело с должным размахом. Команды матросов два дня трудились на мелководных воложках и в открытой степи. Теперь белые и красные огни всю ночь сияли там. А на Волге темно, оградительные знаки стали зажигаться только на время движения караванов. А шли они теперь по очень жесткому графику — об этом заботилась вся диспетчерская служба.
Результаты не заставили себя ждать. Фашистские самолеты то и дело свой груз сбрасывали на ложные участки. Некоторые мины взрывались от удара о землю, другие уничтожались днем нашими подрывниками. «Светящиеся декорации», как прозвал изобретение старого бакенщика Назимов, появились по всему побережью Волги. Только на камышинском участке их было создано четырнадцать. А общая протяженность ложных фарватеров достигла 125 километров.
В торжественной обстановке командующий вручил старшине обстановочного участка Ивану Ивановичу Зимину награду Родины орден Красной Звезды.
