Михаила Девятаева и еще двух участников подкопа Пацулу и Цоуна — отправили в Заксенхаузен — лагерь смерти в двадцати километрах от Берлина. Самая черная молва шла среди узников об этом страшном месте. Это был город-ад, настоящая фабрика смерти, построенная Гиммлером еще в довоенные годы для расправы с коммунистами-тельмановцами.
За время своего существования этот небольшой по своим размерам лагерь «пропустил» четверть миллиона человек — население крупного города. Около половины узников были истреблены здесь: расстреляны, удушены газами, заживо сожжены в крематории.
Заксенхаузен был своеобразной экспериментальной «лабораторией» гитлеровского обер-палача по массовому уничтожению людей. Наиболее изощренные способы убийства переносились отсюда в другие лагеря смерти.
Оборванные, босые, в синяках и язвах от побоев и пыток, три узника прибрели под усиленной охраной к воротам лагеря. Тошнотворный запах вызывал рвоту: это дымили день и ночь трубы крематория. Те самые трубы, из которых, как мрачно острили охранники, был единственный для пленников Заксенхаузена выход на волю.
Приземистые грязные бараки, скорее свинарники, нежели жилые помещения. Перед окнами комендатуры, чтобы удобнее наблюдать лагерному начальству, специальная площадка для экзекуций. За малейшую провинность — не снял достаточно быстро шапку перед эсэсовцем, неприветливо посмотрел на своего мучителя или, наоборот, неуместно улыбнулся — узников нещадно секли.
По двору строем брели арестанты, именно арестанты, а не военнопленные. Бритые головы, одинаковые полосатые куртки и брюки, башмаки на деревянной подошве, бирки с номерами на груди.
И все-таки даже здесь, в этом отлично налаженном комбинате смерти, существовали подпольные организации. Как правило, их возглавляли советские коммунисты. Девятаев столкнулся с ними уже в бане, через которую пропускали новичков. Парикмахер, спросив у новичка сопроводительную карточку, покачал головой. Литеры означали: организатор побега, — значит, первый кандидат в крематорий. Взяв у летчика бирку, он удалился куда-то, а через минуту принес бирку с новым номером. С этой минуты Девятаев стал Никитенко, солдатом, который умер незадолго перед тем.
В тот же день «умершего» летчика Девятаева сожгли в крематории, а солдата Никитенко заперли в карантинный барак.
Рядом находился изолятор смертников. Девятаеву посчастливилось познакомиться с двумя патриотами — полковником Николаем Бушмановым и капитаном Андреем Рыбальченко, приговоренными к смертной казни за организацию подпольной работы в немецких лагерях. Понимая, что им самим не выйти отсюда, смертники старались облегчить положение остающихся, организовать отряды сопротивления в рабочих командах.
Не сразу бывший летчик признался, кто он. А когда сказал — новые товарищи пообещали сделать все, чтобы из карантина его направили в рабочую команду, обслуживавшую аэродромы. У них есть верные люди, расконвоированные узники, имеющие доступ к лагерной картотеке.
О том, чтобы улететь из плена на немецком самолете, — такой мысли у Девятаева в ту пору даже не возникало. Но вырваться из смрадного ада, снова увидеть чистое, без крематорного дыма, небо, услышать рев запускаемых моторов… Это одно казалось чудом.
Как-то ненароком Рыбальченко спросил, сумел бы Михаил управлять немецким самолетом, если бы представился такой невероятный случай. Ведь пока человек не сдался, борется — все возможно. И если выпадет хоть один шанс из ста, из тысячи, надо им воспользоваться!
Срок пребывания Девятаева в карантине подошел к концу. И вот на одном из утренних построений у барака выкрикнули его номер: 3234. Подпольная организация сработала четко, товарищи из лагерной картотеки включили Никитенко в очередной транспорт заключенных, отправляемых для работы на аэродром.
