Рассказ — попытка объяснить, как возник памятник древней письменности «Речение Ипувера»,— пророчество о будущих бедствиях, некоторое время считавшееся свидетельством восстания угнетенных масс.
Каменная плита отодвинулась со скрежетом, и сноп солнечных лучей ворвался в подземелье, высветив шероховатые каменные стены, растрепанную соломенную подстилку и неподвижно распростертую на ней человеческую фигуру.
Встань, Ипувер,— послышался властный окрик.
Человек послушно поднялся. Сверху спутанные космы грязно-серых волос казались шапкой из верблюжьей шерсти.
Взгляни на меня!
Человек вскинул голову. Узкое лицо с высоким, изрезанным морщинами лбом. Широко раскрытые пустые глаза.
Назови меня, Ипувер!
Ведающий слова бога, прославляющий его имя, не знающий лжи, учащий справедливости,— скороговоркой произнес узник.
Как ты здесь оказался?
Не помню! — раздалось после долгой паузы.
Что ты делал в Доме памяти?
Не знаю!
К тебе являлась Маат, дочь Ра? Она водила твоею рукой?
Нет! Нет! Нет! — закричал узник.
Эхо прогудело и замерло под сводами храма.
Тогда выходи!
Человек неуверенно ощупал босой ступней спущенную вниз лестницу. Кажется, он не понимал, что это такое, и не радовался свободе и свету.
И вот он уже стоит на краю ямы, заливаемый и обжигаемый лучами. Делает несколько шагов. Скользит взглядом по огромным колоннам, покрытым раскрашенными фигурами. Протягивает руку, обводя пальцами выпуклые изображения, как слепой.
Ведающий слова бога
Иди прочь, Ипувер! — слышится тот же властный голос.— Пусть твои ноги забудут дорогу к Дому бога, как забыла твоя голова причиненное ему зло.
Человек обернулся и побежал, если только это можно назвать бегом. Он старался поднять ноги как можно выше, но они не слушались. Словно к ним были привязаны невидимые каменные ядра, тянувшие к земле. Ипувер очнулся от прикосновения чьей-то руки. Но это была не рука, а стебель растения, колеблемый ветром. Схватившись за него, он долго думал, что это за растение, но вспомнить не мог.
Эй! — раздался сдавленный, незнакомый ему голос.
Ипувер повернул голову. Шагах в десяти от берега был человек. Он лежал на животе. Ноги же его были на деревянном возвышении. Даже издали было видно, что ступни опухли и посинели.
Что с твоими ногами? — спросил Ипувер, подходя ближе.
Ха! Ха! Да ты с неба, что ли, свалился?
Смех незнакомца напоминал клокотание воды в котле под огнем.
Нет! — отвечал Ипувер с такой серьезностью, словно ему нужно было убеждать в ином.— Я оттуда…
Он ткнул рукой в сторону храма.
У меня что-то с головой,— пояснил он.— Ничего не могу вспомнить и понять.
И ты не видел, как садятся на спину, загибают ноги, и бьют, бьют? С тобой этого не делали?
Нет! Да! — невпопад ответил Ипувер.— Что-то вспоминаю. Папирусный свиток. И запись: «Тридцать ударов». И снизу приписка знающего слова Бога: «Тридцать ударов. На третьем году правления Сенусерта».
Объявили тридцать! — выдавил из себя лежащий.— Но стражник прибавил от себя еще пять. Ведь я ему ничего не обещал. На поле у меня ничего не выросло. За воду я не смог заплатить. А наш добрый бог теперь Аменемхет. Уже восемь лет как Сенусерт уподобился Осирису.
Восемь лет! Восемь лет! — испуганно шептал Ипувер.— Я думал, что это было вчера.
Значит, тебя били по голове! — заключил наказанный.
Восемь лет в камне! — шептал Ипувер, раскачиваясь.— Гладкие стены. Каменная гробница. Камень съел память.
Теперь я понял,— вставил лежащий.— Ты похититель сокровищ. Это о тебе поется в песне: «То, что скрывалось в пирамиде, стоит теперь пустым».
Откуда это?! — воскликнул Ипувер. В голосе его появились какие-то мучительные нотки.— Я припоминаю эти слова. Как они к тебе попали?
Откуда? — протянул лежащий.— Их все поют, а я их услышал от гончара в моей деревне на краю пустыни. Отыщи его хижину. Он весь день крутит свое колесо и поет. Да куда же ты бежишь? Что с тобой? Конечно же тебя били по голове.
Последних слов Ипувер не расслышал. Он бежал на этот раз по-настоящему. Земля, на которой он спал, дыхание Хапи вернули ему силы.
Песня кузнеца
Быстро вращался гончарный круг, и под его монотонное жужжание из серого, бесформенного комка глины рождался красавец кувшин. Помогая ему принять совершенную форму, гончар затянул полюбившуюся песню:
Взгляните: тот, кто не видел опахала,
Им обдувается,
Тот же, кто им владел,
Задыхается от жары.
Та, что видела себя в воде,
Смотрится в зеркало,
Тот, что проводил ночь в грязи,
Покоится на мягком ложе…
Сквозь шорохи круга, хлопки ладонью и звуки песни пробилось чье-то порывистое дыхание. Гончар оглянулся и остановил колесо. Перед ним стоял изможденный человек с горящими глазами и тянул к нему руки:
Дальше! Дальше! — умолял он.— Продолжай…
Кто ты? — спросил гончар.— У меня заказывают кувшины, а не песню. Я пою, когда мне хочется.
Я Ипувер, утративший память,— отрывисто отвечал странный посетитель.— Восемь лет я провел в каменной яме у Дома бога, пока Знающий слова бога не сказал мне вчера: «Иди!» Но на что человеку жизнь без памяти? Он, как мотылек, живущий одну ночь, как рыба из сети, выброшенная на берег. У реки побитый палками дал мне нить, и она привела к тебе, знающему песню. Скажи мне, откуда она у тебя?
Гончар развел руками.
Ты хочешь знать, откуда песня? А тебе известно, откуда течет Нил? Откуда дуют ветры? Лучше спроси меня, где яма с глиной, где заводь, куда я хожу с кожаным ведром. Вот мои руки. Я ими леплю кувшины. А слова и звуки шелестят в воздухе. И я их беру, потому что с ними легко. И я не могу показать на кого-нибудь пальцем и сказать: «Это тот, кто вылепил песню».
Гончар отвернулся и сердито толкнул колесо. Кувшин заплясал, как эфиопская танцовщица перед Домом бога в день Озириса. Приглаживая края сосуда, мастер запел:
Воистину: благородные в печали, простолюдины в ликовании, Воистину: земля перевернулась, как гончарный круг.
Вот оно! Вот! — закричал Ипувер с таким торжеством, будто встретил единственного друга, считавшегося мертвым. Его память внезапно раскрылась, как цветок лотоса при первых лучах Ра. Он вспомнил, как это все случилось. По приказу Знающего слова бога Ипувер разбирал скопившиеся в Доме памяти долговые расписки, распоряжения, донесения писцов о недоимках и наказаниях. И душа его переполнилась страданиями. И он представил себе, что все эти жнецы, рыбаки, каменотесы и прачечники, работающие на Дом бога и на царский дворец, изгнав из сердец страх, стеклись отовсюду и, взяв то, что произведено их руками, добились справедливости. Они прогнали стражников, выломали двери амбаров и кладовых, растащив все их содержимое, облекли свои голые и грязные тела в одеяния из тонкого полотна, ворвались к царю и перевернули его трон, вытащили из усыпальниц мумии и разбросали их сокровища.
И потом он вспомнил, как его пальцы схватили тростник и он заскрипел по папирусу, заполняя его скорописью. Ему показалось, что за спиной появилась величественная женщина с пером в волосах, сама богиня истины, справедливости и закона, и, схватив его уставшую от напряжения руку, стала ею водить. Исписанный папирус занял весь стол. И тогда Маат исчезла, и появился один из младших жрецов и склонился над свитком. Лица читавшего Ипувер не запомнил, но произнесенная им фраза до сих пор звучит в ушах:
У тебя, Ипувер, светлая голова!
Маат, дочь Ра
Это было последнее, что он услышал в тот день. Ибо, вылив из себя все, чем его наполнила Маат, он погрузился в сон, подобный смерти.
Он очнулся от голоса Знающего слова бога утром следующего дня, если только он не был в беспамятстве более ночи.
Я прочел написанное тобой! — проговорил Знающий
слова бога, отчеканивая каждое слово.— Я выдвинул тебя, червя, ввел в Дом памяти, доверил письмена, сокрытые для непосвященных. Тебе было приказано отыскать путь к умножению имуществ, а не призывать к бунту. Откуда ты взял эти мерзкие и лживые слова?
Это Маат,— отвечал Ипувер, глядя старшему жрецу в глаза.— Это она раскрыла папирус и водила по нему моей рукой. Раньше я не знал этих слов.
Ты лжешь, Ипувер! — с яростью выкрикнул Знающий слова бога.— Это не Маат, соблюдающая неизменность вещей, а принесенный злым ветром пустыни дух мятежа. Это он вдунул в тебя слова Земля перевернулась, подобно гончарному кругу. Знай, этого не будет никогда. Богатый сохранит свою власть и богатство, а бедный будет ему прислуживать и терпеть боль. Поэтому я приказал разорвать свиток с мерзкими словами, отнести его в пустыню, чтобы ветер унес твои злые слова к нашим врагам-кочевникам. Сам же ты будешь скрыт от всех, пока тебя не забудут, пока твоя память не очистится от зла.
Потом было подземелье. Ночь без просвета длиною в восемь лет. Кто же тогда пустил по земле его слова? Тот, кто сказал: «У тебя светлая голова, Ипувер»? Или тот, кому было поручено отнести свиток в пустыню? Свиток уничтожен, но слова, угодные Маат, не улетели прочь. Ветер не разметал их, не унес к кочевникам. Они живут в стране Великого Хани и передаются из уст в уста. Ипувер теперь помнил все, что он тогда написал, и всю свою жизнь с того дня, как отец отвел его в Дом бога, чтобы он мог постигнуть все премудрости, какие оберегают от непосвященных. И как он гордился, когда ему обрили голову и дали льняные одежды. С какой радостью он узнавал тайны богов и бытия, пока его не посетила сама Маат.
Ипувер запустил ладонь в свои волосы и расправил грудь. Будто только теперь он вырвался из бездонного колодца с гладкими каменными стенами и оказался в саду с переплетением камней, путаницей трав, разноголосицей птиц, в гуще самой жизни.
Гончар, остановив круг, с удивлением смотрел на незнакомца. Он весь как-то выпрямился. Лоб очистился от морщин. Лицо просветлело. В глазах заиграли отблески той мятежной песни.
Слушай меня, гончар,— сказал незнакомец, протягивая ладонь.— Я знаю, как отрывают от печени комок, как его замешивают на крови, как лепят из него песню, не прилагая рук, как ее обжигают на огне вечности. Запомни, что я тебе скажу. Это будет речение об Ипувере, нашедшем память.
