Вернувшись из засады и коротко доложив Ануфриеву обстановку, Рева, спотыкаясь, добрел до своего шалаша и проспал часов двенадцать. После двухсуточного боя это немного.
Лишь потом нам удалось услышать подробности сражения, которое десантники все еще вели на дороге: командира Петра Рева и некоторых выбившихся из сил бойцов сменили там новые люди.
Рева рассказал, как дважды откатывались солдаты противника, будучи не в силах сбить заставу, бросая в лесу своих убитых и лишь успевая ограбить мертвецов: обшарить карманы, снять сапоги. Привычка — вторая натура.
Рассказал Рева о геройской смерти старшины Воронова. Старшина получил несколько осколочных ранений. Самое тяжелое— в ногу — раздробило ступню.
Воронов пополз по тропинке через лес в сторону своего лагеря, оставляя на снегу красный след. Десять вражеских автоматчиков пошли лесом ему наперерез с целью схватить его живым. Воронов открыл огонь из автомата. На помощь к нему поспешили Рева с двумя солдатами. Они бесстрашно бросились защищать раненого товарища, с ходу убили несколько фашистов. Остальные, прячась за деревьями, убежали.
Между тем силы покидали старшину. Разодрав свою рубаху, Рева перевязал ему ногу и укутал своей суконной портянкой. Потом, свернув папироску, сам раскурил ее и дал раненому.
— Сколько мы их нынче положили? — спросил старшина.
— Штук шестьдесят.
— А наши потери?
— Мы потеряли двенадцать товарищей.
Воронов вздохнул:
— Держитесь. А мне уж больше не придется. Я тринадцатый.
Воронова положили на плащ-палатку и бойцы потащили его по тропе. Дорогой он умер.
Позднее два фашистских танка все же прорвались мимо засады. Но вслед за тем положение было восстановлено.
Десантники продолжали бить врага по всей линии его наступления. Уже в то время, как Рева спал в своем шалаше, противник стал отходить. Но десантники, разумеется, не отказались от своего плана — бить врага.
Продолжается бой на дорогах. Части Ануфриева идут в наступление на деревню, которую два дня назад заняли фашисты.
Направляемся туда с политработником Цветковым. Когда мы выходим на опушку леса, деревня горит. Вслед за отходящим противником в нее входит наша разведка. Спешим и мы.
Вот вражеский блиндаж. Стена забрызгана кровью.
Перед крайним горящим домом труп замученного парашютиста. Два глубоких рубца пролегли через лицо, переломив нос: его голова была чем-то туго перетянута. Впоследствии удалось установить, что фашисты затянули голову раненого бойца двойной проволочной петлей и волокли его по улице, привязав к танку.
Сжав зубы, бойцы проходят мимо замученного товарища.
Потрескивая, горят дома. Время от времени раздаются взрывы: противник бросил часть своих боеприпасов, и теперь гранаты, патроны рвутся в огне. Тем не менее бойцы выносят из домов кое-что из имущества крестьян и бросают на дороге и в огородах. Если семья жива, если она прячется где-нибудь в лесу, то каждая спасенная вещь очень и очень пригодится.
Лишь два домика не охвачены огнем — они стоят в стороне, у леса. Разведчики рассказывают, что в этих домах — расстрелянные гитлеровцами мирные жители. Они укрывались там от перестрелки. Когда противник занял село, то один танк встал вот здесь, на улице, и начал стрелять из орудия в эти дома, в мирных жителей. Действительно, в серых крышах домов (дома покрыты дранкой) видны пробоины, местами пробиты и стены.
Вместе с одним из разведчиков идем к этим домам по тропинке. Тропинка кажется крепкой, но хорошо утоптанный снег раскис, проваливается под ногами.
Входим в дом. На полу — трупы женщин и детей, засыпанные щебнем и щепками. Трупы и в открытом подполье — туда тоже угодил снаряд. Через оконную дыру дует ветер. В темном углу, за кадкой с отрубями, сидит ребенок в коротком платьишке, лицо у него мертвенно-черное. Сначала кажется, что он застыл. Но нет, глаза поблескивают: живые. Ребенку, вероятно, третий годок.
Подходим, спрашиваем:
— Деточка, как тебя зовут?
— Мама нетю, — отвечает ребенок слабым и безучастным голоском.
— Ты давно тут сидишь, детка?
— Мама нетю, — опять отвечает ребенок.
Теперь видно, что лицо его исцарапано мелкими осколками.
Даю ребенку кусок сухаря. Он сжимает его гибкими детскими пальчиками и хочет отправить в рот, но правая ручка не слушается. Рукав пиджачка порван, ручонка в крови: ранение.
Должно быть, ребенок не сознает боли — он полуживой. Не издает ни звука. Но вот он левой ручонкой берет сухарик из правой и несет ко рту.
В дом входит старик, молодая девушка, с ними четверо детей. Дети чужие, прибились в лесу.
Девушка подходит к раненому малышу и узнает его.
— Деда, — говорит она, — да ведь это Парфеновой сынок. А вот это Сладковы Толя и Витя — мертвенькие уже. И посмотреть ведь никого не пускали фашисты — сиди в избе, и все. А потом угонять стали с собой. А мы уже спрятались в лесу — пусть, говорим, лучше сразу убьют… Господи, а вот она и сама, Парфениха!
Лежит па спине мертвая женщина, окровавленное лицо прикрыто платком. Это мать раненого ребенка.
Только теперь открывается во всей полноте трагедия этого дома. Раненый ребенок почти трое суток сидел среди мертвецов. На его глазах умерла мать, которая, конечно, уже во время обстрела спрятала дитя свое за кадку и тем спасла от смерти. А сама умерла на глазах ребенка, прикрывая свое окровавленное лицо, чтобы он не видел. Но он за эти трое суток все-таки понял: «Мама нетю». Больше он еще ничего не знает.
Девушка берет ребенка на руки.
Выходим на улицу. Темно в глазах, кажется, что день померк, хотя солнце все так же светит в лазоревом небе.
В этот же день части Ануфриева занимают еще одно село, а на другой день еще одно, которое противник крепко держал, а теперь вот сжег и оставил.
Теснят гитлеровских захватчиков и на других участках.
Поборцев занимает деревню, откуда несколько дней назад вышел обоз противника.
На рассвете идем к Поборцеву. В лесу встречаем бойца, с которым уже разговаривали раньше.
— Как Поборцев?
— А вы не знаете? Умер сегодня на рассвете.
У бойца утомленное лицо. Он еще не умывался сегодня. Две розовые извилистые полоски идут через щеки: это бежали слезинки.
Ночью Поборцев во время атаки был смертельно ранен разрывной пулей в живот. Его повезли в тыл на санях.
— Положите меня к костру, — попросил Поборцев.— Положите меня на бок к костру.
Он очень любил костры.
Его, конечно, не сняли с саней и даже не повернули на бок, потому что раненным в живот полагается лежать на спине.
Он умер дорогой.
Вот шалашик, где был командный пункт Поборцева. Вот бугор, через который он пополз тогда с саперами. На дороге за бугром чернеют развалины немецкого танка. При отступлении танк пошел по этой дороге и наскочил на мину Поборцева.
Это немецкий средний танк. Он обозначен двумя номерами: «433» и «82875».
На позициях, которые недавно были заняты врагом, теперь минометчики из подразделения Поборцева.
Отдыхающие бойцы, сидя у котелка, вспоминают разные моменты из жизни Поборцева, его слова. Он очень ждал лета.
— Летом, — говорил он, — партизана и парашютиста никакая сила не сломит. Мы выдержали зиму, а летом в лесах к нам никто не подступится. Мы пойдем далеко на запад.
