Кажется, все это нам известно по многим воспоминаниям о блокаде. И все-таки вот деталь, которая не может стать привычной, сколько бы о ней ни писалось. Над Невским каждые две-три минуты слышится визг пролетающего снаряда и через две-три секунды его разрыв где-то около Марсова поля. По ночам город освещается заревом пожаров. Раз рушения имеются почти на каждой улице города. Троллейбусы застыли на остановках, покрылись инеем, некоторые врылись в землю, подбитые осколками вражеских снарядов. Квартиры граждан освещаются фонарями, коптилками и другими светильниками разных конструкций. Витрины магазинов выбиты. Кругом хаос: битое стекло, куски льда, разбитые вещи, обгорелые балки. Остекленных окон очень мало, большинство их зашиты щелевкой или фанерой.
…На углу Невского и Садовой, как раз против входа в «Пассаж», толпа женщин с кувшинами, ведрами, бадейками: из выведенной на поверхность трубы бьет вода. Каждый старается захватить целительную влагу, да побольше, чтобы не ходить за ней каждый день. Такие сцены, толкучки я видел в детстве, когда вместе с другими ребятами мы лезли в Одигитриевской церкви за святой водой.
Закрыты фотографии, Главпочтамт, не работает телефон. В почтовых отделениях — залежи корреспонденции. Во все концы города тащат мертвецов. Большинство умерших завернуты в одеяла и привязаны к детским саночкам. Некоторые зашиты как посылки. В городе голод, ежедневно от недоедания умирают тысячи людей. В «Союзпечати» умерли восемь работников, и среди них один из ближайших моих друзей Виктор Петров. В комнатах «Союзпечати» пусто и темно. Лишь в кабинете директора прилипли к печке пять женщин и обросший бородой Шорохов. Все они осунулись. Рабочий график сломан временем. Люди работают по возможности, но не больше трех-четырех часов в день… Деятельность, конечно, ограниченна, так как большинство почтовых отделений не работает совсем, типография печатает вручную лишь небольшое количество двухполосных газет, рассылая их по одному экземпляру в крупные организации.
Когда я шел по улицам, вглядывался в лица людей. Обращал внимание на их одежду. Все модницы исчезли. Если и идет какая-либо девушка, одетая, скажем, в рижское пальто,— нос у нее в саже и глаза опухли. На ногах у людей войлочные чуни, у некоторых — просто тряпки, галоши без ботинок, самодельные туфли, бурки из строченого сукна. Больше всего печалят лица людей. Вот идет девушка лет шестнадцати, под руку с матерью. Кто из них старше — сказать нельзя. Лица вытянуты, губы сжаты, глаза в мешочках опухоли. Возвращаясь, я наблюдал такую сцену: у решетки, когда-то снятой от Зимнего дворца, за Кировским рай советом, упал человек. Его котомка свалилась на землю. Поднимался он медленно, я решил, что это глубокий старик. Когда подошел к нему с другой стороны улицы, он все еще стоял на одном колене, беспомощно пытаясь встать. Я помог ему и с горечью убедился, что человек этот моложе меня лет на десять — двенадцать. Оказалось — рабочий Кировского завода, идет с одеялом, чтобы работать, не уходя из цеха, так как ходить домой сил нет. Кроме хлеба один раз в день он получает жидкую пшенную баланду. С завода каждый день выходят отремонтированные танки. Это совершают люди, умирающие от истощения у своих станков.
Больше всего мне жаль детей. Теперь не слышно их крика, плача, смеха, не видно их играющими или бегающими. Дети двигаются, как тени, серьезные, тихие, печальные. У многих мешки под глазами, как у стариков, большинство носов — чумазые от копоти и отсутствия мыла.
Кладбища не успевают принимать мертвецов. Сотни трупов лежат неубранными. Специальные команды роют братские могилы, закапывают трупы в щели, вырытые на случай бомбардировок. После этой записи своего похода в блокадный город Михаил Вашкевич около месяца, видимо, не доставал свою тетрадь: записи возобновляются с 20 февраля. Может быть, это было связано с большим для него горем: погиб командир разведчиков Ростислав Хотинский. Наверное, в это время, вспоминая все, что помнил о нем, Вашкевич написал для окопного журнала очерк о друге. Привожу его полностью.
Сержант Хотинский
С Ростиславом Юрьевичем Хотинским я познакомился в тире Куйбышевского райсовета Осоавиахима. В снежно-белой футболке, с засученными рукавами, загорелый и веселый, он производил впечатление ловкого физкультурника. В тире мы стреляли из наганов и пистолетов «ТТ» — готовились к боям с фашистами, которые в те августовские дни все ближе подходили к нашему родному городу. После этого я ежедневно встречал Ростислава в военном от деле Куйбышевского райкома ВКП(б), где командир партизанского отряда Хотинский со свойственным ему энтузиазмом требовал помощи райкома в скорейшей переброске своей группы в тыл врага. Заведующий военным отделом Зайцев говорил: «Вы, художники, народ горячий, но надо учитывать обстановку…»
А обстановка диктовала уже другую задачу: немцы подходили к предместьям города, и каждый, кто способен был в Ленинграде носить оружие, обязан был выйти и в открытом бою защищать своей грудью колыбель революции! Окраины города опоясались баррикадами. Круглые сутки без сна и отдыха рабочие, служащие, домохозяйки, старики и дети копали землю, носили бревна, камни, железный лом, каждый переулок пре вращали в бастион, каждый дом — в крепость.
Утром 1 сентября 1941 года добровольцы-партизаны Куйбышевского и других районов Ленинграда стали бойцами Н-ского стрелкового полка войск НКВД. Председатель горкома художников Ленинграда скульптор Хотинский занял скромное место командира отделения. Многие, знавшие Хотинского, хотели быть в его отделении, но он мог записать лишь десять человек. В эту десятку попал и я и с того дня был постоянным его спутником.
Четыре недели наше подразделение находилось на рубежах обороны под Ленинградом. Мы вынули сотни кубометров земли: рыли окопы, ходы сообщений, строили дзоты и блиндажи. Ясный ум и художественные способности Хотинского ярко проявились в этой работе: военные инженеры соглашались с его доводами, восхищались его изобретательностью, предоставляя ему полную самостоятельность в руководстве сооружением укреплений. Он был не только прорабом на этих стройках, но и самым старательным исполнителем своих планов: первым брался за лом и лопату. А когда выбивался из сил, то садился на свежевырытую землю — шутил, смеялся, пел вполголоса, подбивая и нас на песню. Его любили все бойцы, слушать его всегда было интересно: знал много песен, арий, стихов, любил музыку, был спортсменом.
После месячного пребывания в обороне, без боев с врагом, Хотинский затосковал — в нем заговорило сердце бывшего бойца одного из лыжных батальонов. Выход пришел сам собой: в нашем подразделении началась запись добровольцев в дивизионную разведку. Сержант Хотинский, а с ним и больше половины бойцов его отделения ушли в разведбатальон. Разведгруппа, возглавляемая Хотинским, считалась одной из лучших в батальоне. Более 40 раз ходил Хотинский со своей группой в боевые разведки: выявил и нанес на карту много огневых точек врага, распространил в траншеях противника тысячи листовок, открыл собственный счет уничтоженных фашистов.
В ночь на 28 января 1942 года группа Хотинского выполняла очередное боевое задание по разведке. Разведчики по-пластунски подползли к линии вражеской обороны, проделали проходы в проволочном заграждении противника, бесшумно сняли часового, проникли в немецкие траншеи, противотанковыми гранатами взорвали две землянки с фашистами — искали «языка». Разбуженные взрывами гранат враги подняли боевую тревогу. Необходимо было отходить. Сержант Хотинский вытащил из вражеского окопа раненного в обе ноги помкомвзвода Клявина, передал его бойцам, а сам вместе с Марком Гейликманом остался на месте, намереваясь гранатами и огнем автомата «Суоми», хорошо знакомого ему еще с финской кампании, прикрывать отход своей группы. И два храбреца вступили в неравный бой с несколькими десятками наседавших фашистов, приняли на себя всю силу вражеского автоматно-пулеметного и минометного огня.
В это время разведчики отходили без лишних потерь, заботливо выносили с поля боя раненых товарищей. Стрельба еще долго слышалась там, во вражеских окопах. В свои траншеи сержант Хотинский и боец Гейлпкман не вернулись — они погибли смертью героев.
Боевой друг Слава Хотинский! Твои мечты сбудутся: мы далеко отгоним фашистов от Северной Пальмиры, освободим от врагов священную землю нашей Родины. И твои товарищи-художники, вернувшись с фронтов Отечественной войны, создадут огромную галерею картин и скульптур, посвященных героям борьбы с фашизмом. Среди них в бессмертном мраморе будет запечатлен и твой замечательный образ героя-разведчика, художника-борца. Этот бой был лишь одним эпизодом дня, одной короткой огненной вспышкой на линии обороны города. Такие вылазки в траншеи врага совершались во многих местах.
Балтику Вашкевич любил преданно, в душе остался моряком навсегда. Прощаясь с друзьями-военкорами, с которыми вместе просиживал ночи над выпуском всевозможных газет — стенных, световых, «живгазет»,— написал в корабельную «стенновку»: «Когда-нибудь сотни новых ночей просижу, не жалея… Большим упорным тру дом, со слезами радости на глазах напишу хорошую, правдивую повесть о флоте, о старых друзьях». Он не успел написать книгу о флоте. Война вошла в его жизнь и в судьбу его народа. Участвуя в войне, он твердо знал, что обязан написать книгу о мужестве, страданиях и победе.
В январе 1942 года Михаил Вашкевич сделал в своем дневнике всего лишь одну запись. Это его впечатления от похода в Ленинград. Сегодня они могут показаться общеизвестными: все мы очень хорошо знаем рассказы о блокаде. Но ведь это — запись очевидца, сделанная именно тогда, и от этого она приобретает ценность документа. 27 января 1942 года. Разбужен был сегодня дребезжанием стекол — наша дальнобойная батарея, рас положенная в километре позади нас, выковыривала фашистов из теплых землянок на тридцатиградусный мороз. Около пяти месяцев длится уже осада. Город в кольце блокады. Кругом — люди с винтовками, непрерывно гремит канонада, каждый час, каждая минута уносят жизни лучших людей нашей Родины на фронте и в тылу. Целый день я ходил по городу. Громады домов во многих местах зияют пустыми амбразурами окон, провалами в несколько этажей подряд, дырами, пробитыми снарядами. Некоторые дома выглядят рябыми от бесчисленного количества дырок, выбитых осколками снарядов и мин.
Похожие записи:
Письма матери погибшего бойца
Заключенные не имели права даже смотреть друг на друга
Описание и история Ми-28, вооружение и скорость боевого вертолета Ночной охотник
Почему американские солдаты, присутствовавшие при казни Саддама Хусейна, оплакивали его как друга?
Два с половиной месяца немецкой оккупации
Осталась острая ненависть к врагу и горечь от бед
Приятная весть
Освенцим