Рассказ колхозницы сельхозартели «Путь к социализму», Мечетинского района, Антонины Князевой
Вечером меня и еще около 600 девушек погрузили в товарные вагоны, набросали туда прелой почерневшей соломы, захлопнули дверь, и все стихло. Я слышала только приглушенный плач девушек да картавые выкрики немецких солдат у вагонов.
Ночью, лязгнув буферами, без свистка, поезд тронулся. Судя по тому, как медленно стучали колеса на стыках рельс, — поезд шел тихо. В вагоне было сыро, холодно, темно. Мы жались друг к другу, стараясь согреться, и молчали. Какая-то девушка в противоположном углу вагона вдруг громко вскрикнула и забилась в истерике. Ее пробовали успокоить, но что можно было сказать в утешение каждому из нас? Обреченные на рабство, мы понимали, что нас ждет впереди. Девушка плакала, прощаясь с родной станицей, с семьей, с родными полями. Сквозь слезы она выкрикивала какие-то бессвязные слова, кого-то звала и потом затихала, уткнувшись в солому.
Поезд останавливался очень редко. На остановках двери вагона на миг открывались. Немцы бросали нам немного сырой свеклы, ставили бочку с водой, и дверь снова захлопывалась. Лязгал замок, стучали на стыках колеса, поезд медленно шел на запад.
Так ехали мы 18 суток. Мы не знали, когда наступал день, когда приходила ночь. Небольшие окна товарного вагона были забиты досками. В дороге многие заболели. Затхлый воздух, отсутствие пищи давали о себе знать. Все, что каждая успела захватить из дому, было съедено. Наступил голод.
На одной из остановок двери вагона не открывали. Мы стали стучать, громко кричали, просили пить. В ответ мы услышали едкий хохот немецких солдат. Потом кто-то из них дал очередь из автомата под крышу вагона. Пули пробили стену и мелкие щепки посыпались нам на голову.
На девятнадцатые сутки поезд остановился на какой-то большой станции, неподалеку от Берлина. Перед рассветом двери вагона раскрылись. Большая группа вооруженных немцев оцепила наш состав. Шел мелкий дождь. Нас построили в колонну и куда-то повели. Под ногами чавкала грязь. Впереди мы стали различать невысокие, длинные постройки.
Это был распределительный лагерь. Его досчатые бараки, обнесенные густой сетью колючей проволоки, походили на помещения для скота. Нас распределили по баракам. Чувство тревоги перед неизвестностью охватило нас. Что будет с нами теперь?
Утром в лагерь пришло много немцев. Нас построили в одну шеренгу, и немцы, надменно похаживая взад и вперед, осматривали девушек. Они выбирали себе рабынь.
Я прожила в лагере 15 дней. За это время большинство девушек было уже уведено. Некоторых из них, избитых, с кровоподтеками на лице, возвращали обратно в лагерь. На 15-е сутки к нам пришла высокая, плоская, как доска, рыжая немка. Она долго смотрела на меня, костлявыми пальцами щупала мои руки. Хотела заглянуть мне в рот и уже протянула руку, но я оттолкнула ее.
Меня отвели к этой немке. Я думала, что после утомительной дороги и тяжелой жизни в лагере мне Дадут отдохнуть, но ошиблась. В этот же день рыжая фрау впрягла меня в работу. Только в час ночи разрешила мне прилечь отдохнуть. Немка отвела меня в темную кладовку, сырую, без единого окна и объяснила, что- здесь моя «квартира». После 17-часового рабочего дня я едва добиралась до кладовки, падала на жесткий тюфяк и сразу погружалась в сон. Но это был не сон. В этом коротком забытье мне мерещились громадные хрюкающие свиньи, которых я кормила днем; и вдруг вместо них, как из-под земли, появлялась плоскогрудая высокая немка. Она шевелила губами, брезгливо морщилась и махала кулаком перед моим лицом. Вся в поту, я просыпалась, едва начинало светать.
Кормили меня очень плохо. На кухне, где готовили пойло для свиней, варили для меня похлебку из брюквы и какой-то травы, жесткой и горькой.
Однажды, когда выпал снег, фрау заставила меня, босую, работать на дворе. Я очень сильно простудилась и заболела. Как могла, я объяснила «хозяйке», что не здорова. Она посмотрела на мое воспаленное лицо и… выгнала из дому.
Снова потянулись мучительные дни в лагере. Две недели я валялась на досчатых нарах, каждая щель которых кишела клопами. Ни о какой медицинской помощи не могло быть и речи. Девушки облегчали мои страдания, как могли: прикладывали к горячему лбу мокрые платки, кутали ноги в свои кофты. И только благодаря их заботам и моему крепкому организму, я стала медленно поправляться.
Как-то раз, шатаясь от слабости, я вышла из барака и уже больше туда не вернулась. В этот день меня продали другому рабовладельцу.
В двухэтажном мрачном доме, с узкими заостренными кверху окнами, жила какая-то «знатная» немецкая семья. К ней-то и попала я, едва оправившись после болезни.
Через темный коридор со сводчатым потолком солдат привел меня на кухню. Навстречу вышла немка. Солдат протянул ей конверт. Она прочла письмо, расписалась на нем и вернула конверт солдату. Тот, громко щелкнув каблуками, ушел.
Я еле стояла на ногах. От недавно перенесенной болезни кружилась голова, ноги дрожали. Я села на стул, который стоял у дверей. Перед глазами поплыли темные круги. Мне казалось, что я теряю сознание.
Вдруг острая боль пронизала все мое тело. Я открыла глаза. Передо мной стояли немка и, видимо, ее муж — необыкновенно тощий и длинный человек. Он что-то кричал. Я увидела в его руках тонкую резиновую плетку. Немец взмахнул ею еще раз и ударил меня по рукам, которыми я закрыла лицо. Мне хотелось вскочить и швырнуть в долговязого фрица стулом. Но не было сил, а проклятый немец хлестал меня плетью по плечам, спине.
О, проклятая страна, проклятые люди! Им мало было наших слез, безысходного горя, им нужны были еще наши физические страдания.
И наступили дни тяжелого, изнурительного труда. Меня заставляли мести двор, мыть стены свинарника. Когда нечего было делать, немка находила для меня какую-нибудь бессмысленную работу.
Нет! Я не могла больше переносить этой каторги. Я чувствовала, что силы меня покидают; к горлу подступает ком обиды и душит меня. Рано или поздно чаша терпения переполнится, и я брошусь на ненавистную мне фрау и тощего немца и буду их бить… пока они не убьют меня.
Так однажды и произошло.
Как-то раз «хозяйка» позвала меня на кухню. Когда я вошла, там почти вся семья была в сборе. Я еле держалась на ногах от усталости. Немцы оживленно разговаривали, смеялись и тыкали на меня пальцами. Хозяйка протянула мне фартук, объясняя, чтобы я его надела. Я надела фартук. Он был длинный, до самого пола, а сзади огромный, как наволочка, карман. Фрау дернула меня за руку, заставила повернуться. В кухне раздался хохот. Меня словно ужалило что- то. Я собралась с силами, сорвала фартук, бросила его немке в лицо, схватила стул и, подняв его над головой, двинулась на смеющихся негодяев. Немцы бросились вон из кухни и захлопнули за собой дверь. Я била в дверь стулом, кричала. Из горла у меня пошла кровь, я упала и потеряла сознание.
Очнулась я в своем подвале. Тело ныло. Видимо, меня били пока я лежала без чувств.
Вечером к дому подошла машина. Меня швырнули в кузов на занесенные снегом доски и повезли. Машина шла быстро. Кузов трясло. Я билась головой о доски. Подняться не было сил.
Долго ли шла машина — не помню. Только потом я выяснила, что привезли меня в лагерь смертников, расположенный недалеко от Берлина, и поместили в барак № 6. Здесь уже было около 60 девушек. Каждый день кто-нибудь в бараке умирал. Два старых немца, одетых в какие-то брезентовые халаты, подъезжали к бараку на лошади. Они бросали трупы в мешок, мешки швыряли на подводу и куда-то увозили.
22 апреля из леса показались вооруженные люди. Они шли прямо к нашему лагерю. Люди были одеты в белые тулупы, на шее висели автоматы, на плечах виднелись погоны.
Одни из нас говорили, что это солдаты какой-то другой страны (мы не знали о том, что в Красной Армии введены погоны), другие уверяли, что это наши советские бойцы.
Люди приближались к нам. Мы услышали родную русскую речь… Наши! Советские воины пришли в логово фашистского зверя! Красная Армия, громя заклятых гитлеровцев, пришла вызволить нас из фашистской неволи! Советские саперы быстро перерезали КОЛЮЧУЮ проволоку, опоясавшую лагерь… Мы свободны!
О, как велико было счастье! Оно заполнило сердце каждого из нас. Мы плакали слезами радости, обнимали и целовали наших избавителей.
