Рассказ основан на действительном происшествии и относится ко времени Перикла.
Хорошее настроение, как солнечный день в ненастную пору. Приходит оно, и становится так легко, будто боги сотворили тебя из пуха. Никакие огорчения и обиды не омрачат твоей улыбки, даже если у тебя суровый господин, а спина в темных полосах, как у дикой ливийской лошадки.
Гетан шел и громко пел на своем варварском наречии. Его темное лицо блестело, словно намазанное жиром. Босые ноги поднимались и опускались в такт песне. Наверное, ни один человек в Афинах не смог бы ее понять, потому что Гетан был родом из далекой страны, где-то за Понтом Эвксинским.
Вчера Гетан нашел у дороги в корнях старого платана один обол. Только те, у кого никогда не было собственных денег, могут понять радость Гетана. Один обол — это куча удовольствий, не доступных рабу: амфора настоящего вина, или пара ячменных хлебцев, или кусок копченого угря, или блюдо, достойное уст богов, — сушеные фиги.
Радость не приходит одна. Утром господин впервые за много дней отпустил Гетана одного в город. Надо отвести на живодерню мула. Он уже стар и спотыкается под ношей. Господин не такой, чтобы кормить бесполезное животное. Гетану строго наказано, чтобы он взял обол за шкуру и поскорее возвращался домой. Но Гетан не настолько глуп, чтобы торопиться. Хорошо бы заглянуть на агору и потолкаться среди рабов, пришедших за провизией. Может быть, удастся отыскать земляка и отвести душу в беседе. Неплохо бы побывать у цирюльников и услышать городские новости. Если господин спросит, почему Гетан пришел поздно, он объяснит, что проклятый мул еле плелся.
Мул
А мул в самом деле не спешил. Кажется, у него тоже было хорошее настроение. Ведь ярмо не натирало шею и камни не давили всей своей тяжестью к земле. И никто не бил его и не подгонял. К счастью своему, мул не догадывался, что солнце светит ему в последний раз. Его большую облезлую голову не тревожили мысли о бренности существования. Его не огорчала неблагодарность человеческой породы. Девять лет он вертел тяжелое мельничное колесо, еще два года в лямке с другими животными таскал плиты, барабаны для колонн, пахнущие смолой желтые доски. Он знал каждую выбоину, по которой можно было подняться на Акрополь. Но эта протоптанная чьими-то копытами тропинка была ему не знакома. Может быть, оттого мул останавливался, озираясь на своего провожатого… А может быть, ему нечасто случалось видеть поющего человека… Для него, мула, привычнее были другие звуки. Ему приходилось наблюдать, как люди бьют таких, как они сами, людей по телу, не защищенному шкурой, и слышать человеческие вопли. Так громко и жалобно не кричит ни один мул. Потом эти люди чем попало колотили вьючных животных, вымещая на них свою обиду и боль.
Гетан пел, бредя за мулом, и, может быть, его песни хватило бы до самой живодерни, если бы на пути не оказался человек. Он стоял широко расставив босые ноги. Во всем его облике было неприкрытое желание учинить ссору. Гетан замолк и остановился. Ему был не знаком этот человек со вздернутым носом и шишковатым лбом. «Может быть, ему не по душе моя песня? Или он хочет отобрать у меня мула?» — терялся в догадках Гетан.
— Мул, куда ты ведешь раба? — спросил незнакомец, когда Гетан с ним поравнялся.
Этот вопрос еще больше смутил юношу. Почему этот человек называет его мулом? Может быть, он страдает слепотой или боги лишили его ума? Решив, что разумнее всего не показывать своего удивления и страха, Гетан ответил как можно вежливее:
— Меня зовут Гетаном. Я раб Гилиппа. Мне приказали отвести мула на живодерню. Мул уже стар и не может работать.
— Тогда ты вдвойне осел. Разве тебе не жалко животное? Пусть оно идет своей дорогой, а ты иди своей.
— А обол за шкуру? Я должен принести господину один обол.
Вместо ответа незнакомец вытащил из-за гиматия кожаный
мешочек и запустил туда пальцы. Лицо его вдруг вытянулось.
— Странно…— выдохнул он. — Здесь был один обол. Куда же он мог деться? Неужели я его потерял?
И тут словно что-то дернуло Гетана за язык:
— Это не твой? — Он протянул ладонь с монеткой. — Я его нашел вчера под платаном.
— Не думаю, — ответил незнакомец, потирая кулаком затылок. — Да и как бы я мог узнать свой обол? Он был у меня немеченый. К тому же он еще утром болтался в кошельке. Где же я мог его потерять? Ах да, совсем забыл… Я отдал его нищему.
— Ты отдал нищему целый обол? — удивился Гетан, недоверчиво оглядывая собеседника.
Незнакомец понял мысль Гетана:
— Да, моя одежда тебя не обманывает. Клянусь собакой, я не богат. Но этот обол вызывал столько соблазнов, что я решил от него поскорее отделаться. А нищий был без ноги. Он, как я узнал, долбил руду в Лаврионских рудниках, и на него свалилась глыба. Ногу пришлось отнять. Господин отпустил его на волю и прогнал из дому. Кому нужен безногий раб?
Слова эти заставили Гетана задуматься. Его хорошее настроение мгновенно улетучилось. Да, конечно, он слышал о Лаврионских рудниках. Господа отдают туда своих рабов за один обол в день. Этому одноногому повезло. Он получил свободу. Другие через год-два умирают от побоев или затхлого воздуха. Не поэтому ли незнакомец назвал меня мулом, что я безропотно тяну свою лямку, не задумываясь о будущем? — думал Гетан. — Когда я стану стар, как этот мул, меня вышвырнут из дома, как ненужную вещь. Если бы моя шкура имела какую-нибудь цену, если бы из нее можно было делать ремни или кошельки, меня бы самого отвели на живодерню».
— Ты дал обол нищему, — сказал Гетан, — а я отдам обол господину. Пусть этот мул идет своей дорогой, а я пойду своей.
Гетан повернулся и энергично зашагал по направлению к агоре. Незнакомец бросил взгляд на мула, меланхолически покачивавшего головой, засунул кожаный мешочек за край гиматия и двинулся вслед за рабом.
Утром следующего дня строители Парфенона оказались свидетелями странного зрелища. Несколько десятков вьючных мулов тащили в гору большую мраморную глыбу, из
которой сам Фидий должен был изваять статую. Впереди животных брел мул без всякой поклажи. Никто не погонял и не понукал его. Мул часто оглядывался, словно для того, чтобы удостовериться, идут ли животные. Он потряхивал головой, как бы одобряя их рвение. Дойдя до вершины холма и дождавшись, когда мулы освободятся от своей ноши, он спускался с ними вместе вниз и снова поднимался.
Сократ
Слух об удивительном муле распространился с молниеносной быстротой. Вездесущие цирюльники покинули своих клиентов и прибежали к подъему на Акрополь с ножницами и бритвами в руках. Агора, в это время дня напоминавшая муравейник, опустела наполовину. Около своего товара остались одни лишь торговцы, недоумевавшие, куда бегут покупатели. Кто-то ударил в колокол, извещавший о привозе свежей рыбы, но даже это сильнодействующее средство не могло вернуть на агору падких до зрелищ афинян.
— Да это осел Гилиппа! — крикнул кто-то в толпе.
— Гилипп получил обол за его шкуру! — объяснил другой. — Осел воскрес из мертвых.
— Смотрите! Смотрите! Как он вышагивает, словно смотритель! — подхватил третий.
На белый камень, видимо предназначенный еще для какой- то статуи, поднялся человек с курносым носом и шишковатым лбом. Это был тот самый незнакомец, который остановил Гетана и убедил отпустить мула. Гетан, работавший на постройке Парфенона, сразу узнал своего собеседника, и ему стало необыкновенно радостно. Ему казалось, что все смотрят на него и восторгаются его поступком. Ведь это он, Гетан, отпустил мула, вместо того чтобы отвести его на живодерню. Он не пожалел своего единственного обола. Он не побоялся, что господин может обнаружить обман.
Человек на белом камне поднял руку, и воцарилась тишина.
— Граждане! — сказал он сдавленным голосом. — Боги явили нам чудо, которого не знал ни один из городов эллинов или варваров. Взгляните на этого мула. Спина его в ссадинах и болячках. Два года он таскал камни и доски, из которых вы строите Парфенон. Когда его отпустили, он пришел сюда сам. Клянусь собакой, он хочет воодушевить нас своим примером! В мире еще не было храма, подобного тому, что поднимается на вершине Акрополя. Мир еще не знал рельефа и статуй, которые высекают Фидий и его ученики. Как жизнерадостны эти творения, какой цветущей свежестью дышат они! Красоту этих статуй, белизну этих колонн не должна запятнать несправедливость! Неужели наше государство не в состоянии прокормить мула, состарившегося на постройте храма Афины Владычицы?
Раздался одобрительный рев толпы.
На белый камень поднялся другой оратор, человек лет сорока, с красивым властным лицом.
— Перикл! — закричали в толпе. — Тише! Будет говорить Перикл.
— Афиняне! — сказал Перикл. — Я не собираюсь произносить речь. Друг мой Сократ сделал это за меня. Пусть глашатай объявит, что мул Гилиппа находится под защитой государства. Если это животное набредет на хлебное поле или запасы зерна, его запрещается гнать, пока оно не насытится, а гражданам надлежит внести в пританей деньги, чтобы ему, подобно состарившемуся атлету, в дни праздников было обеспечено угощение. Раба же, спасшего мула, я выкупаю на собственные деньги и дарую ему свободу.