Письмо для солдата, что может быть важнее на войне. Во время Второй мировой войны в руки нашей разведки попали несколько десятков тысяч писем, адресованных на фронт немецким солдатам.
Письмо адресовано унтер-офицеру Курту Бирцу, на полевую почту 39567. Пишет его воинствующая жена. Пишет решительно и категорично: «Наши солдаты не должны брать никаких пленных. Их следует расстреливать на месте!»
Сестра Гертруда обнадеживает брата Гельмута: «Думаю, что скоро вы справитесь с русскими. Экстренные сообщения приходят одно за другим. Когда я читаю сводки с театра боевых действий, меня пробирает дрожь. Ведь это так величественно. Ведь вы так храбры».
Эрна Фосс, невеста ефрейтора Рудольфа Рединга, тоже в полном восторге: «В недельной кинохронике показывали битву под Ленинградом. Ах, милый, я думаю о тебе, о твоем участии в сражении. Просто не верится, что вы там совершаете чудеса храбрости. Ваши успехи огромны».
У Брунгильды из Бонна никаких сомнений в победе немецкого оружия: «Когда до тебя дойдет это письмо, — сообщает она своему жениху Гансу, — ты будешь в Питербурге. Тебя непременно наградят железным крестом. Так хочется, чтобы грудь твоя украсилась орденом. Если тебя и не наградят, то обязательно повысят в чине».
Глупая, честолюбивая Брунгильда. В ее отуманенную голову не приходит мысль о крестах березовых, которые не успевают сооружать немецкие похоронные команды.
В потоке писем из Германии дымится едкий угар шовинизма. Сквозит откровенная алчность, жажда наживы. Хищные родственники толкают солдат на разбой и грабежи. Им не стыдно. Они полагают, что иначе и быть не должно, на то и война.
Жена Ганса Мартенса шлет мужу длинный список вещей, которые попросту предлагает украсть. «Только не за деньги», — предупреждает она. С такой же просьбой обращалась фрау к некоему Бламонту. Тот согласился, но только «в обмен на какой-либо другой товар». Это сильно возмутило, фрау-воровку: «Какая подлость!» — гневно восклицает она в своем послании.
«Когда речь идет о красивых вещах, — кокетливо пишет Фрида Корнблюм Августу Зильберу, — мы, женщины, тут как тут. Мне нужны ботинки тридцать седьмого размера, желательно с низким каблуком. Выбирай получше. Белье сорок четвертого размера и все остальное по этому размеру. Жду от тебя хорошенький кусок мыла и флакон духов. Кроме того, Гансу нужны подтяжки, резинки для носков и рукавов рубашки».
Родители сообщают солдату Фридриху Шейдту: «Получили от тебя посылку. Пять кусков мыла, бритвенный порошок и крем. Уверены, что вещи краденые. Все же рады. Здесь их не достать. И, потом, наше мыло в военное время — настоящий навоз».
Сестра ефрейтора Альфонса Гескемпса, живущая в Дуйсбурге, тоже благодарит за советское мыло: «При всем желании, — пишет фрейлин, — не могу мыться нашим стандартным мылом. Мое лицо все в пятнах».
Довольна советским мылом и невеста солдата Иосифа Костерса: «Мыло и духи — это чудесно, — восторгается расторопная Гретхен. — Ты прав, их жалко употреблять. Я сохраню это для украшения, как память». Как память, следует добавить, о незадачливом Иосифе Костерсе, головой поплатившемся за советское мыло. Любящий жених, пока жив был, баловал невесту не только парфюмерией: «Получила сегодня твою посылку с перцем и мускатом, — деловито сообщает она. — Четверть фунта отдала маме. У меня к тебе еще одна просьба, пришли шпагата».
Жена солдата Густава Розенберга зарится отнюдь не на шпагат. Ей нужны меха, шерсть и прочее. «Шелк прекрасен, — сообщает она, — и очень идет мне. Чулки, присланные в последней посылке (именно последней), кроме одной пары, превосходны».
Жена обер-ефрейтора Теодора Брегмана, полевая почта 13453, менее привередлива: “Присылай все, что можешь, — пишет она. — Не выбирай низкие или высокие валенки или осенние боты. Не задумывайся над номером. Конечно, возьми номер побольше. У меня есть хорошая русская шерсть, которую ты прислал, я всегда сумею что-либо придумать».
Жена солдата Бурхарда сообщает мужу: «Из двенадцати твоих посылок я получила пока семь. На твой вопрос, какие номера ботинок нужны, отвечаю: твоя мама имеет размер 37, то же самое относится ко мне. Эрнест носит ботинки тридцатого размера».
Родственники солдата Копферда до удивления довольствуются совсем малым. Они благодарят почтительного сына за веник и швабру: «Веник хорош. Сделан, видимо, до войны. Мама ему особенно рада».
В общем, тащи, хапай, огребай, пока можно. Мех так мех, мыло так мыло, шелк так шелк, ботинки так ботинки, шпагат так шпагат, швабра так швабра. Ничем не пренебрегай, ничем не брезгуй. Все сгодится!
Вильгельму Костеру было адресовано от матери такое письмо: «А в газетах и кино все победы и победы. Я не верю. Ты пишешь, в вашей роте осталось десять человек. Все это выглядит довольно скверно. Я молю бога, чтобы ты вернулся домой, хотя бы раненым».
И еще одно письмо, не нашедшее адресата. Шло оно из Одерберга ефрейтору Паулю. Нет, жена его Лотта не хочет мехов и парфюмерии. Не требует шпагата и швабры. Она вспоминает старую немецкую пословицу: «Лучше в своей стороне пить воду из башмака, нежели в чужой из кубка». Мудро, но запоздало. Ефрейтор до дна испил свою горькую чашу. Есть в письме и еще одно красноречивое изречение: «Лучше получить существенное, нежели рисковать получить громадное».
Вот она вершина цивилизации.