Командиром группы был мой товарищ по партизанским отрядам и 8-му полку, замечательный парень художник Хотинский.Облачившись в белые халаты, которые придали нам вид бедуинов, мы, вытянувшись в линейку, пошли к угольному порту. Километра два шли вдоль железнодорожной ветки угольного порта, минуя вереницу подъемных кранов, эллинг Северной верфи, корабли. Ближе к концу портового мола свернули налево и спустились на лед Финского залива.
Родная Балтика! Как ни отделяет меня судьба от моря — даже в пешем строю мне приходится воевать на водах Балтийского моря. Идя по льду, обходя полыньи, а в некоторых местах ступая прямо по воде, я вспоминал флот. В глубоком молчании, под вой и свист ветра (между прочим, такой вой часто изображают в кино) наш отряд двигался к бухте. Через два-три километра мы стали подходить к небольшому островку, сплошь заросшему гигантским, в 1,5—2 метра, камышом.
Слушая шум камыша, я вспомнил, как в далеком детстве мы любили декламировать какое-то стихотворение, в котором есть слова «шуршат камыши». Мои старания восстановить в памяти хотя бы первую строчку этого стихотворения не привели ни к чему. В камышах должно было остаться основное наше звено — группа поддержки. Зарядив гранаты (у каждого по четыре), двенадцать бойцов группы Хотинского тронулись дальше, вдоль берега (на расстоянии 200-300 метров от него). Шагов двести шли спокойно.
Затем начался ракетный «дождь». Наш подход к противнику (а нас было около 60 человек) был, видимо, замечен, и, опасаясь внезапного нападения, фашисты начали освещать берег залива. Осветительные ракеты буквально не давали нам идти: только подымешься, сделаешь несколько шагов в темноте, смотришь — взлетает новая ракета, освещая залив. Все моментально падают на снег, стараясь как можно плотнее прижаться ко льду, лицом вниз, винтовкой и сапогами в сторону от берега. Иногда ракеты не давали нам вставать по несколько минут.
В некоторых местах под легким покровом снега была вода, а подчас большие проталины с месивом из воды и снега. Но выбирать сухих мест не приходилось. Для ползанья в воде мы были хорошо одеты: на ногах — высокие охотничьи сапоги с ботфортами и ремешками, под халатом вместо шинели или телогрейки — овчинный полушубок! На голове — шапка-ушанка, на руках — вязаные перчатки, а поверх них — меховые рукавички (белый кролик), теплые-претеплые! Это снаряжение в батальоне держат специально для ночных операций.
В километре от камышей нам пришлось идти неподалеку от минометной батареи противника: на нас посыпался десяток мин, но они с визгом пронеслись над нами и разорвались дальше на льду залива. Через километр мы легли на лед и дальше продвигались ползком. Я полз то боком, то на четвереньках, то по-пластунски, на животе. В невысоких кустиках тростника за 150 метров до проволочного заграждения противника мы оставили двух бойцов с волокушей, так как тащить ее дальше уже было невозможно, а сами медленно приближались к неприятельским окопам. Весь камыш перед нами был срезан, на тростниковой отаве намерзли ледяные пластинки, которые при первом прикосновении с хрустом продавливались. Хруст стоял невероятный! Наше счастье еще, что ветер дул с берега,— пока что фашисты нас не слышали.
Чем дальше мы продвигались, тем чаще припадали к земле и прислушивались к тишине ночи. До окопов неприятеля оставалось не больше пятидесяти метров. Но проклятый хруст выдал нас: справа и слева почти одновременно взлетели две ракеты. Слева — понятно (там окопы), но почему же справа? Кто же бродит по заливу? Мы решили, что это ракетчик-одиночка. Надо было подползти к нему и взять живым. Только мы повернули вправо, как новая пара ракет взлетела в воздух. Затем последовала их целая серия, причем некоторые падали между нами, ярко освещая нас. Свет слепил: погаснет ракета — и в глазах черно!
Мы переждали немного и вновь зашевелились, намереваясь двигаться вправо. Тут прямо перед нами метрах в сорока застрочил пулемет. Трассирующие пули с визгом пролетали над нашими головами. Еще новость! Новая пулеметная точка на льду, а мы ее не ожидали! За первой очередью последовала вторая, третья… Пулеметный огонь перед нами был поддержан огнем слева, тут же посыпался град ракет прямо на нашу ледяную площадку между камышами. Ни живы ни мертвы, мы срослись со льдом, пули свистели над нами. Я лежал, прижавшись левой щекой ко льду, вытянув руки и ноги. В правой руке — винтовка, в левой — кусачки (перерезать проволочные заграждения противника).
Пляска смерти продолжалась почти два часа. Когда ракеты падали между нами, приходилось откатываться в сторону, чтобы не сгореть живьем. Переждав пулеметно-ракетную грозу, мы решили отходить. По добраться к окопам на бросок гранаты под хруст льда и снега совершенно невозможно. Ракетчик справа оказался под охраной пулеметной точки, идея взять его живым отпадала. Даже если бы мы и подползли еще на двадцать метров и бросили гранаты — уничтожение пулеметной точки стоило бы жизни всей нашей группе. А о том, чтобы перерезать проволоку и проникнуть в окопы противника, не могло быть и речи. Итак, решение отойти, избегая ненужных потерь, было правильное. Ползком, а где на четвереньках мы начали выходить из зоны обстрела. Фашисты несколько раз возобновляли стрельбу, но пули уже летели стороной. Подобрав двоих товарищей с волокушей, мы пошли быстрей.
Подходя к камышовому острову, мы надеялись встретить своих и пожурить их за отсутствие поддержки. Но камыши оказались пустыми. Обойдя остров, наш дозор доложил, что никого нет. Мы двинулись дальше. В одном из домиков угольного порта нашли свою санчасть. Оказывается, за время нашего отсутствия у острова камышей разыгралась целая драма. Наше основное ядро вступило в бой с противником, но, встреченное жестоким пулеметным огнем, вынуждено было отойти, оставив на поле боя шестнадцать человек убитыми. Шесть раненых были вытащены санитарами нашей части. Фашисты, видимо, ничего не знали о нашей группе — иначе они могли бы устроить нам встречу. Среди погибших были чудесный парень Селянкин— секретарь комсомольской организации, умница Уманский и другие хорошие товарищи.
…Разведка, описанная Михаилом Федоровичем Вашкевичем в ночь после возвращения, дает представление о пережитом им лично. Мы слышим и хруст льда, и шелест камышей, и свист пуль над головой. Здесь чувствуется достоверность только что пережитой близости к смерти: любая просвистевшая пуля могла быть последней, и не были бы написаны строки, вобравшие эту достоверность. Северная верфь, угольный порт — места, за которые далеко, далеко шагнул теперь Ленинград. Но и тогда — бои шли на его окраинах, самых ближних.
3 декабря. Начался последний месяц тяжелого для нашей страны 1941 года. На Ростовском фронте несколько дней тому назад наши войска нанесли удар по фашистской армии, в результате захватили Ростов. А теперь снова тихо. Позавчера отдали Тихвин, и кольцо вокруг города Ленина сжимается. С продовольствием стало много хуже. Я непрерывно ощущаю потребность в пище. Часто пустые щи или пять ложек каши, которые мы получаем три раза в день, не оставляют в желудке никаких ощущений. Духом мы не падаем, хотя чувствуем большую слабость: истощение организма на почве постоянного недоедания дает себя знать.
4 декабря. Жестокая статистика войны продолжается. Сегодня из ночной разведки наши бойцы привезли изуродованный труп красноармейца Шамова. Подползая к окопам противника, он подорвался на мине, затем был зажжен зажигательной пулей. Страшно по думать, что завтра-послезавтра и ты можешь быть на месте этого товарища! Пришло извещение, что раненый боец Векшин умер в госпитале во время операции. Еще одна жертва! Вечером противник обстреливал наш район. Много снарядов и мин упали и к нам во двор, перебили электропроводку, потух свет.
6 декабря. Сегодня на наблюдательном посту в пер вой стрелковой роте 8-го стрелкового полка ранен мой приятель — художник Михаил Абрамов, с которым мы не один час провели в беседах об искусстве, о путешествиях и других интересующих нас вопросах. Раны как будто не опасные — два мелких осколка мины в ногу, третий в живот (но легко). Абрамов отправлен в госпиталь. Обстановка ранения такова: немцы поставили дымовую завесу, под прикрытием которой пере бросили танки с одного места в другое. А наши бойцы, опасаясь танковой атаки, вылезли из укрытий, заняли стрелковые ячейки. В это время противник открыл сильный минометный огонь по переднему краю нашей обороны, в результате чего был убит командир первой стрелковой роты и ранены несколько бойцов, в том числе и Абрамов.
13 декабря. Радио принесло радостную весть: под Москвой разгромлено много дивизий врага, полностью сорвано наступление фашистов на нашу столицу. Немцы с большими потерями отходят на всех участках фронта под Москвой. Нашими частями занято девять городов. Подкова вражеских войск вокруг Москвы разогнута. Вчера был в Ленинграде, где по-прежнему туго с продовольствием, жутко из-за снарядов, которые со свистом падают на улицы и дома. Видел грустные похороны без гроба — со слезами на глазах родители везли на кладбище на детских саночках, видимо, ребенка, завернутого в одеяло. Что это — жертва бомбардировки или голода?
Лица многих жителей отекли от недоедания, по чернели и осунулись. Грустно смотреть на людей: женщины одеты неряшливо, мужчин встретишь очень мало. Трамвай стоит, бывают большие перебои со светом… Тихвинская победа нас, ленинградцев, здорово во одушевила, так как это крупный железнодорожный узел на Северной дороге, очистка которой от против ника даст Ленинграду подкрепление, боеприпасы, продовольствие. Кроме того, восстановится связь с эвакуированными семьями. Скоро три месяца, как я не имею сведений о Зое. Дома был несколько часов. В комнате адский холод, снег между рамами. Наколол дров, растопил печь, согрел немного комнату, вымылся сам, организовал ванну для пришедшего со мной лейтенанта Аверина. Старушки были рады нашему приходу. Дважды ставили самовар, дважды пили в моей комнате пустой чай (ели два сухаря и 150 граммов хлеба на четверых). Утешив и подбодрив старушек, мы пошли обратно (пешком до больницы Фореля, т. е. примерно около десяти километров). По дороге слышали вой снарядов, падавших в районе прилегающих улиц.
15 декабря. Только что получил открытку из Нерехты. Пишет Маечка. Молодец, дочка! Порадовала отца. Разрыв в переписке сократился с 82 до 30 дней.
16 декабря. Сегодня погибли два моих товарища из нашей разведгруппы сержанта Хотинского — Володя Пермиловский и Сидоров. Володя был душой нашей группы. Получаемые мной папиросы я отдавал ему. Вообще здесь мы относимся друг к другу по-семейному, а Володю любили все. Он был секретарем нашей парторганизации.
23 декабря. Кончается 1941 год. Исполняется четыре месяца моего пребывания в действующей армии. Какие выводы я могу сделать? Народ в массе своей настроен весьма патриотично. Люди ненавидят Гитлера, фашизм, готовы бороться с иноземными захватчиками до победного конца, готовы жертвовать собой, и многие бойцы и командиры даже в рядовой работе совершают героические дела, не отмечаемые никакими наградами и не попадающие в печать.
Командный состав ведет за собой бойцов, командиры показывают примеры героизма, пользуются авторитетом среди бойцов и доверием. Но вот среди штабистов есть начальники, которые своими непродуманными заданиями подчас напрасно жертвуют людьми, заставляют командиров-фронтовиков лезть на рожон, беспрекословно выполнять состряпанные ими, подчас заведомо невыполнимые, а главное, плохо подготовленные и грубо разработанные планы. Так, к сожалению, было и в нашем батальоне, когда неоднократно нас посылали в слабо подготовленные «разведки боем», в результате мы теряли по 21, 27 бойцов и командиров за один раз. Тяжелый 1941 год подходит к концу. Грядет новый, 1942 год — год победы и радостей для нашей Родины и нашего народа. Хорошо бы дожить до этих счастливых дней, вернуться в свою семью и с головой погрузиться в литературу. Теперь бы я начал писать — определенно!