Вечером на Беззаботное совершила налет большая группа немецких бомбардировщиков. Целую неделю серьезных ударов по аэродрому не было.
То «юнкерсы» пройдут на большой высоте куда-то в сторону Ленинграда, то одиночные самолеты с черными крестами мелькнут над лесом или «рама» зависнет вверху, будто коршун, высматривающий добычу,— и все.
А тут вывалились из поднебесья «лапти» и, переворачиваясь один за другим на крыло, с леденящим сердце воем понеслись к земле — прямо на нашу стоянку.
Вблизи было несколько щелей, я успел броситься в отрытую метра на полтора ячейку и, придавленный этим воем, испытывал ощущение, что все самолеты пикируют на меня. Рядом рвануло с ужасным грохотом, вызвав стремление еще плотнее притиснуться ко дну, раствориться в ходившей толчками земле…
Никогда позже, попадая в различные передряги, я не испытывал такого животного, липкого, постыдного страха, как в те минуты, первый раз под бомбами, не переживал такого унижения страхом, заставляющего чувствовать себя бессильной малостью.
Когда разрывы стихли, с трудом заставил голову приподняться. Над аэродромом оседала дымная пелена, стреляли зенитные пулеметы, а «лапти», растянувшись над кромкой леса, заходили на второй круг, готовые опять нырять вниз.
Из соседней щели, куда спрыгнули сразу трое, показывал что-то в их сторону Василий Максимович, старший техник звена. Захолодело от мысли: заметил он, конечно, заметил, что я трушу. А еще рапорт подал…
Снова загрохотало вокруг, в ячейку посыпались комья земли, меня сильно ударило по спине, и, сжавшись до боли, я успел подумать: «Ну, все, это конец…»
Однако взрывы пошли дальше, через несколько минут смолкнув, так что в стороне опять стала слышна гулкая россыпь пулеметов. Тело было каким-то чужим, ватным, даже думать о том, чтобы встать, не хотелось. Со дна меня поднял резкий, наполненный тревогой голос Василия Максимовича:
— Отходите быстрее!..
Подстегнутый этим криком, я разом выбрался на поверхность и невольно оцепенел: метрах в восьми, косо зарывшись, торчала стабилизатором вверх неразорвавшаяся бомба.
Тут была еще моя жизнь, но, может быть, уже была и моя смерть. Вот сейчас она полыхнет огнем…
Трудно сказать — очень редко не срабатывает взрыватель, но мало ли из-за чего такое случается. Во всяком случае, то не был фугас с часовым механизмом, рассчитанный на замедление взрыва, мысль о чем и заставила нас без оглядки броситься прочь. Обычная бомба солидного веса.
Для всех, может быть, и обычная, но для меня… Позже, когда, оттянув из ближайшего капонира самолет и приняв все меры предосторожности, ее подрывали, бомба ухнула с такой силой и разворотила такую воронку, что стало совершенно ясно: в той щели, где я находился, живому остаться было бы просто немыслимо.
