Наступила весна 1943 года. Туманным и теплым апрельским утром несколько женщин и мальчишек вышли на весенний сев.
Сделали всего один круг, устали лошади. Миннулла Гиззатуллин сел на свежую борозду и тут услышал журавлиную песню. Опять журавли! Но только на этот раз не улетали, а прилетели, и в их небесной песне ныла уже другая музыка, что-то торжественное, казалось, они еще раз подтверждали вечный закон жизни: круговорот совершается, война не в силах его остановить.
Еще не стихла журавлиная песня, как прибежала из деревни босоногая девчонка.
— Абый, — сказала она Миннулле, — велели прийти в сельсовет, тебе повестка из военкомата.
Сразу екнуло сердце парня, и вмиг почувствовал он себя взрослым, солдатом. Его окружили женщины и начали в один голос жалеть. Миннулла насупил брови и, как отец когда-то, угрюмо сказал:
— Раз надо, значит, надо! Лошадей оставлю вам. — И, не глядя ни на кого, пошел в сельсовет, над которым развевался красный флаг.
Хлеба на дорогу не было. Председатель сельсовета выписал четыре килограмма вики. Мать поджарила ее на сковородке. Миннулла взял только половину, вторую половину велел оставить сестрам. Положил в свой вещмешок пару лаптей про запас и вышел молодой солдат из отчего дома навстречу войне. Ему шел восемнадцатый год.
На фронт Миннулла Гиззатуллин попал лишь в конце осени 1943 года. Все лето он занимался в запасном полку под Москвой. Любознательный и сметливый парень на лету схватывал все то, чему обучали командиры. Он был быстр, не знал лени. Вопросов задавать на занятиях не стеснялся: он хотел все понять, все знать. Он не уставал, был вынослив, как крестьянский конь. Любил он насмешить товарищей, рассказывая всякие небылицы или запевая озорные частушки. По-русски он говорил с большим акцентом, не признавал родов, которых нет в его родном языке, и ударения делал чисто татарские. От этого его рассказ получался еще более забавным.
Наконец их отправили на фронт. А когда выгрузили из эшелона, Миннулла долго смотрел на украинскую землю, о которой так много рассказывал когда-то отец. Истерзанная, она лежала у его ног, и казалось, каждый комок ее взывал к мести. Черные торчащие трубы мирных очагов, серые, зловещие зияющие остовы огромных каменных зданий, разбитые вагоны, искореженные рельсы, казалось, говорили то же самое. Под солдатскими сапогами хрустели осколки стекла, и они как будто вонзались не и землю, а в самое сердце солдата.
Пришли командиры. В какую часть его определят? В артиллеристы явно не возьмут: ростом не вышел, ПТР тоже не дадут, куда такое длинное ружье такому коротышке. Пулемет и миномет — тяжелы. Автомат? Да, пожалуй, это самое подходящее
Миннулла Гиззатуллин был зачислен автоматчиком 2-го мотострелкового батальона 20-й гвардейской механизированной бригады. Здесь его определили во взвод разведчиков, с которым ему суждено было пройти весь путь войны.
Нелегко дались Миннулле первые испытания огнем. Он очень волновался перед первым боем, был излишне суетлив, нервничал, горячился. Но потом он сам не заметил, как и когда это случилось: дрожь исчезла, страх тоже куда-то отодвинулся и остался лишь, в подсознании. И когда поднялся в атаку командир взвода лейтенант Ефремов, он уверенно пошел за ним. Ефремову было лет сорок, но в глазах восемнадцатилетнего Гиззатуллина он был стариком, железным человеком, неуязвимым. Очень верил он своему командиру и… чуточку побаивался его, как когда-то боялся своих учителей и отца.
Бои шли днем и ночью. Часто забывали о сне, отдыхе, еде. Приходилось то ползать по грязи, то лежать затаив дыхание, то подниматься на молниеносный бросок. И лопатами надо было поработать немало.
Однажды во время короткого затишья, когда разведчики приводили себя в порядок, один пожилой солдат подсел к Миннулле и, затягиваясь махоркой, сказал:
— Ты, сынок, воюешь неплохо, смел и храбр. Но ты — шальной. Это не годится. Надо брать врага не только смелостью, но и умом. Понимаешь, Мишутка, умом! — Боевые товарищи называли Миннуллу Мишей.
Миннулла покраснел. Да, он сам знает, что в бою часто горячится. Волнуется, как бы не подумали, что он трусит. А вообще-то после первых боев настроение у Миннуллы было приподнятое. Его несколько раз похвалил лейтенант Ефремов. Но Миннуллу радовала не столько похвала, сколько отношение к нему командира, как к бойцу, способному самостоятельно решить поставленную задачу. Шустрому, быстрому Миннулле по душе был короткий и энергичный приказ командира:
— Миша, вперед!
Жеста руки, взгляда, полслова для него было достаточно. Он мгновенно исчезал в зарослях и так же неслышно появлялся перед командиром и докладывал о выполнении боевой задачи.
Короткометражки в телик на эти рассказы,молодым надо.