Не легко давалось решение

не легко давалось решение

Короткая июльская ночь несет под брезент палатки легкую прохладу, столь желанную после изнуряющего дня. Но душевное смятение от унизительного страха, испытанного при бомбежке, не отпускает, точно открытая рана, мешает заснуть. Почему именно в темноте приходят самые мрачные мысли? Как буду воевать, если на поверку оказался не стойким? Сильнее всего судит человека собственная совесть.

В палатку неожиданно заглянул Василий Максимович — узнал его по голосу:

— Не спишь еще? Ну-ну… А ты молодец, труса не праздновал под бомбежкой-то. Первый раз, знаешь, всегда страшновато — и бога, и черта помянешь. Но, смотрю, не растерялся… Ладно, пошел я, спи…

Подумалось: утешать решил, не иначе. На виду, выходит, была моя слабина.

И хорошее и плохое отходит в прошлое под влиянием заметных событий, а они не столь уж часты. Мне, можно сказать, повезло — уже дня через два или три фронтовая судьба принесла новое испытание, которое очистило совесть, внушило уверенность, что способен заставить отступать страх.

Полк получил приказ ударить по морской цели — военным объектам в порту Данциг. Под плоскостями самолетов, один за другим натужно отрывавшихся от земли, виднелись тяжелые бомбы, похожие на гондолы,— они не помещались в бомбовых отсеках и подвешивались снаружи. На сей раз маршрут был далеким, возвращения надо было ожидать не скоро. Но примерно через полчаса над летным полем неожиданно послышался знакомый гул — один ДБ шел на посадку. Едва он приземлился, сбавил скорость, отбрасывая под фюзеляж облака пыли, и остановился, летчики выскочили из машины посреди аэродрома. Осмотрелись и побежали к стоянке. Передний поднимал над головой скрещенные руки; это могло означать лишь одно: не подходить, не приближаться.

— Что за самодеятельность?! Доложите! — раздраженно приказал, едва они подбежали, худой человек в сером комбинезоне, которого я еще не знал, но по тону определил: старший начальник. Это был военинженер Г. Г. Баранов.

— Аварийный случай. Перегрелся правый мотор,— выталкивая из груди рубленые фразы, отвечал запыхавшийся командир экипажа.— Пришлось возвращаться. А после посадки увидели: взрыватель голый. Сорвало предохранитель. Заруливать нельзя…

не легко давалось решение

— Да…— заметно побледнел инженер полка.— Этого нам еще не хватало…

До войны считалось: если самолет поднялся с боевыми бомбами и по каким-то причинам не сбросил их на учебном полигоне, то перед посадкой надо обязательно освободиться от бомб — для этого специально выделялись запасные участки в глухих местах. Однако война быстро перечеркнула это правило — в общем-то оказалось, что оно рождено излишней осторожностью, свойственной мирным дням. Приходилось — и самолеты вполне благополучно приземлялись с бомбовой нагрузкой, чтобы потом снова взлететь и обрушить ее на цель, а не извести зря. Это был, наверное, первый в полку случай, когда опасность взрыва после такой посадки стала реальной.

Все сразу поняли, в чем дело. Любая бомба, как известно, снабжается взрывателем. На авиационных фугасах того времени надежным предохранителем взрывателя служил простой колпачок с лопастями, вроде вер-тушки для детской игры, который крепился фиксатором — проволочной вилкой. Когда бомбу сбрасывали, поток воздуха свертывал колпачок, и при ударе она взрывалась. Предохранитель на бомбе под севшим самолетом был скорее всего плохо закреплен и свинтился. Теперь лишь мембрана взрывателя, тонкая, как листок фольги, была — надолго ли? — защитой от взрыва. Даже сильный толчок мог его вызвать, а задень мембрану или попади в нее камень при рулежке — и говорить нечего.

— Да,— повторил военинженер,— дела…— И, окинув нас, стоявших рядом, цепким взглядом, коротко бросил: — Кто пойдет?

В лицо мне словно вонзились горячие иглы: среди всех здесь вроде бы я один был вооружением, и казалось, остальные смотрят на меня.

— Разрешите? — получилось это безоглядно, само собой.

Инженер повернулся к Василию Максимовичу: — Новичок? Что-то не встречал его раньше. Справится?

В глазах старшего техника звена пробежала тень — не легко давалось решение.

— Иди, сынок, иди…

Вот он передо мной — самолет, будто нахохлилась опасная птица, готовая напасть. Осталось несколько шагов, но каждый дается с трудом, ноги двигаются вяло, еле-еле. Взор не отвести от головки бомбы под левым крылом. Чудится, что мембрана взрывателя, тускло блестящая своим оголенным кружком, дышит, как живая. Спокойно, никаких галлюцинаций! Говорят про минера, что он ошибается только один раз. И тут главное — не ошибиться. Шаг, еще шаг… Что это — бомба вроде гудит, точно зуммер; ветра нет, значит, это в ушах звенит? Спокойно!.. Бомба уже у самого лица, я ничего другого не вижу — только ее, закрывающую весь мир.

Теперь осторожно поднять руку с ключом, плохо, что она такая мокрая. Сердце колотится, тело покрывает испарина. Спокойно!..

Похоже, ключ вошел в гнездо — наступает тот самый момент. Повернется ключ или… Этот момент вобрал в себя риск и надежду, от него зависит все. Именно в тот миг — навсегда запомнил — отступил царапавший душу страх — я вдруг обрел уверенность: жив и буду жить! Такое зло взяло: да чтоб я не сумел вывернуть эту железку! Вот сейчас и поверну, только нельзя спешить, нажму мягко, осторожно. Нажимаю — нет, ни с места! Фу, ты, черт!.. Попробую еще раз, с другой стороны.

Стараюсь дышать ровнее, рука как будто не дрожит, аккуратно нажимаю посильнее — не двигается. Затянуто на совесть, наверное, с рычагом, стало быть, без первого рывка не обойтись. Выдержит или рванет? Набираю воздуху, невольно прикрывая глаза и — раз! Чувствую, толкнулось под рукой, пошло, повернулось. Ух!..

Удача слепа, как и любой случай. Но, ничуть не будучи фаталистом, думаю, что надо в нее, удачу, поверить, даже преодолевая себя. Без веры в свою счастливую звезду трудно воевать — это, конечно, тоже узнаешь не сразу.

Через минуту-другую, со злорадством заглянув через горловину в темное чрево бомбы — ну, чья взяла?! — я шагал с вывернутым взрывателем в руках к стоянке. Навстречу поспешали летчик и Василий Максимович, чтобы быстрее отогнать самолет, а за ними — другие. Чувство отрешенности, оторванности от мира разом исчезло, но ноги прямо-таки подкосились…

Вечером того же дня командир эскадрильи, возвращая мне рапорт, говорил:

— Понимаю твое стремление летать и слышал, что молодец. Однако решить сейчас ничего не могу. Здесь тоже война и каждый человек на счету, а самолетов — сам знаешь — становится все меньше. Зачислим в резерв воздушных стрелков, это обещаю. Подожди…

Ждать, конечно, можно, но что впереди? Кто возьмется загадывать на войне?

Оцените статью
Исторический документ
Добавить комментарий