Мутным, медно-красным оком вставало солнце над истерзанной, изрытой снарядами, минами, авиабомбами, искромсанной гусеницами танков, обугленной лавами пожарищ донской землей. Иссохшая, покрытая морщинами трещин, жаждущая земля молила небо о дожде. Но пыльное, знойно-желтое, гарево-дымное небо изливалось лишь ливнями свинца и градом снарядов.
В излучине Дона Красная Армия вела яростные кровопролитные бои с тучами наседавших фашистских полчищ. 17-й гвардейский отходил к Сталинграду. С ним отходил и Ханпаша Нурадилов.
Год боевой жизни закалил его. Сплетенное из мускулов, сухожилий и костей тело налилось молодой, упругой силой. Зимние стужи, снега, дожди, горячие ветры донских степей продубили, иссушили кожу. Лицо, и без того смуглое, лоснилось и отливало бронзой. Исчезли мальчишечьи черты. На худом лице заострился орлиный нос и сильно выступили скулы. Глаза впали. И в них неугасимой ненавистью к врагу горели черные уголья зрачков. Чаще сходились густые брови, и над переносицей лег рубчик — след забот и тяжести пройденного пути.
От мальчишечьих романтических грез у него осталось только одно: он любил носить каску. Она делала его лицо щуплым. Но какая воля была в его глазах и крепком подбородке!
Ханпаша был в том возрасте, когда полностью раскрываются физические силы и духовная красота человека.
И настал час, когда полной мерой надо было отдать эти силы и красоту Родине.
Это было первого сентября в районе города Серафимович. Ханпаша со своим пулеметным взводом лежал в некошеной, осыпающейся пшенице.
На высоте 220,0 закрепился враг. Продвижение вперед застопорилось из-за хорошо укрытых двух вражеских пулемета, которые вели беспрерывный огонь по точкам подхода наших войск. Приказ был короткий: во что бы то ни стало подавить противника и занять высоту. Высоту 220,0 занимали немецкие штрафники.
Пшеничное поле, где залегли расчеты двух пулеметных взводов, беспрерывно подвергалось обстрелу из минометов и пулеметов. Наши пулеметчики яростно отражали огонь, но нащупать амбразуры и подавить вражеский огонь не удавалось.
Расчеты несли потери. Был убит командир второго пулеметного взвода лейтенант Кущин. Ханпаша взял на себя командование и этим взводом. Силы расчетов таяли. В пулеметном расчете Федорова остался только он один.
— Надо кончать, — сказал Ханпаша. — Товарищ Федоров, ты пойдешь со мной.
Передав командование обоими взводами одному из пулеметчиков, Ханпаша с Федоровым поползли на сближение с противником.
Методично рвались мины, взмывали к небу фонтаны земли, сыпались срезанные пулями пшеничные колосья. В воздухе висела горячая душная пыль. А Ханпаша с Федоровым ползли и ползли, толкая перед собой пулемет и таща тележку с патронами.
Вдруг Федоров заметил за командиром кровавый след.
— Товарищ сержант, вы ранены? — тревожно спросил он.
— Пустяки. Давай, давай! Ползи, — ответил Ханпаша.
— Сейчас дадим им перцу.
Ханпаша тщательно навел прицел и затих. Как только пулемет противника стал действовать, нажал гашетку. Дал длинную очередь. Пулемет врага замолчал. И тотчас же, почти не таясь, переволокли пулемет на другую позицию. Не успели они залечь и отдышаться, как на то место, где они только что лежали, посыпался град мин.
Ханпаша занялся раной. Скатал из бинта два шарика и плотно заткнул ими входное и выходное отверстие раны в бедре.
— Товарищ сержант, дайте я перевяжу, — сказал Федоров.
— Не надо. Сойдет и так. Некогда. — ответил Ханпаша.
Через десять минут заставили замолчать второй пулемет. Это послужило сигналом для атаки нашей пехоты. С двух сторон стрелки двинулись к высоте.
Фашисты открыли по наступающим бешеный огонь. Необъяснимым чутьем Ханпаша мгновенно успевал оценить обстановку. С помощью Федорова он еще раз сменил позицию. И как раз в этот момент враги повылезали из своих окоп в атаку. Уже двое опередивших свои цепи солдат пробежали в нескольких шагах от затаившихся пулеметчиков. Федоров забеспокоился.
— Спокойней, Ваня, — тихо сказал Ханпаша.
Ханпаша безостановочно строчил и старательно водил дулом, поливая врагов свинцовой струей, как из шланга. Простреляв все двести пятьдесят патронов ленты, он вставил новую и продолжал косить, словно старательный хозяин, боявшийся оставить огрехи. Пулемет дрожал и бился в его руках. Казалось, он порывался ворваться в гущу врагов, чтобы крошить и бить их в упор. В кожухе закипела вода. Контратака врага сорвалась. Все поле усеяли трупы.
Сначала вдали послышался неясный шум, похожий на эхо в морской раковине. Рокот нарастал.
И по широкой, знойной, желто-пыльной донской степи, заглушая вой и грохот вражеских мин, грозным морским прибоем прокатилось всесокрушающее русское «ура». Наша пехота вырвалась на высоту.
— Есть! Ваня, есть! Наши занимают высоту! — радостно закричал Ханпаша, обернувшись к Федорову.
И в этот миг раскололось небо. С громом взорвалась мина.
Федоров очнулся через несколько секунд. В ушах стоял звон. Пошевелился и стряхнул с себя кучу земли. Сквозь мглу не осевшей еще пыли увидел лежавшего вниз лицом Ханпашу. Федорова что-то встряхнуло. Вскочил.
— Ханпаша! Товарищ сержант!
Ханпаша молчал. Федоров приподнял его за плечи. Обтер лицо. На боку зияла рана, вся залепленная комком окровавленной земли.
— Да как же это? Товарищ сержант! — растерянно закричал Федоров.
Ханпаша открыл глаза. Мутным взором повел вокруг.
— Все хорошо. Высота наша. Унеси, Ваня, пулемет к нашим, — прошептал он бескровными, запекшимися губами. Неслушающейся рукой полез в карман гимнастерки. Старенький кошелечек. Дрожащими пальцами достал треугольничек. Слабо улыбнулся.
— Не помогла она мне, нана! Слушай, Ваня. Здесь земля. Моя родная земля. Передай ее в третий эскадрон. Земляку моему Баталову.
Федоров осмотрел странный кожаный треугольник.
— Хорошо, Ханпаша. Я его знаю.
Потом Ханпаша вынул затрепанный пакетик. Раскрыл и понюхал.
— Ах… Родиной пахнет… Трава. Понюхай, Ваня.
Федоров поднес пакетик к лицу.
— Хорошо пахнет. Что это за трава?
— Не знаю… Прощай, Ваня… Неси пулемет…
Роняя слезы на иссохшую землю, Федоров поволок пулемет.
Ханпаша остался один. Смотрел на бездонное, сизо-мутное, безоблачное небо, на свесившиеся тяжелые колосья, тщетно ждавшие хозяина, на блекло-зеленые пыльные травинки. Жизнь его угасала.
Федоров вернулся с тремя бойцами. Бережно положили Ханпашу на плащ-палатку и понесли.
Ханпашу похоронили на донской земле, возле хутора Букановский. Над его могилой склонилось гордое гвардейское знамя 17-го кавалерийского полка. Пятикратный артиллерийский залп был салютом в честь павшего героя. И перед могилой гвардейцы-конники поклялись быть такими же бесстрашными, как гвардии сержант Ханпаша Нурадилов.
Ханпаша прожил короткую жизнь. И он отдал ее за счастье нашей Отчизны.
Ханпаше Нурадилову посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. Это был первый Герой в кавалерийском корпусе.
Не возле, а самой станице Букановской! И это не хутор.