Наша семья постоянно жила в тревоге. Я часто замечал, как мать, слегка приподняв краешек занавески на окне, осторожно наблюдала за улицей. Разумеется, ни я, ни жена, ни Георгий не посвящали мать в наши дела — старались не волновать, берегли ее здоровье. И она не спрашивала, куда я часто уезжаю на велосипеде, зачем то я, то Нина каждую неделю наведываемся в Минск, что за люди приходят к нам в дом, о чем мы толкуем с ними наедине. Но чуткое сердце подсказывало матери, каким опасным делом мы занимаемся.
— Уходили бы вы, детки, в лес, подальше от беды, — сказала она как-то, с опаской глядя в окно.
— Что ты там увидела?
— Опять из-за занавески подсматривает…
— Кто? — удивился я.
— Сосед, Батура. Следит он, кажется, за домом.
— Все тебе что-то кажется, — сказал отец.
— А ты не смейся. Чует мое сердце, снюхались Батуры с немцами.— Она тяжело вздохнула. — Оба сына дезертировали из Красной Армии, сидят дома, и никто их не трогает. Каждый день к ним полицаи заходят. С чего бы это?
— Портной он, обшивает их, вот и ходят.
— Только ли обшивает? — не унималась мать. — Вытащил свои лучшие костюмы, наряжается. Теперь, говорит, настали счастливые дни, конец коммунистам пришел.
— Откуда знаешь, что он так сказал? — перебил отец.
— Соседи говорят.
— Да, мразь он порядочная, — согласился отец и, обычно спокойный, уравновешенный, вдруг взорвался: — Холуй проклятый!
Должен заметить, что Батуры верой и правдой служили оккупантам и, когда близилось время расплаты, вместе с ними бежали на Запад.
— Допустим, мы уйдем в лес. А как же вы? — вернулся я к начатому матерью разговору.
— Наша жизнь прошла. Вы, молодые, о себе думайте.
— А почему бы и нам с тобой в партизаны не податься? — пошутил отец.
— Ничего не случится, — утешал я мать. — В лес пока уходить рано, дел и здесь хватает.
В это время к нам заглянул Павел Хмелевский. Мы вышли во двор. Павел шепнул:
— Полиции дано указание разослать всем мужчинам извещения о немедленной явке в отряд «самообороны».
— Этого надо было ожидать. «Добровольного» сотрудничества оккупантов с населением не вышло.
Националисты в своих газетах, по радио и в публичных выступлениях давно призывали белорусов вступать в отряды «самообороны». На эти националистические «подпорки» оккупанты возлагали большие надежды и не скупились на всевозможные посулы. В деревнях можно было прочесть объявления, в которых оккупанты обещали различные привилегии на получение земли.
Но таких охотников были единицы. Тогда оккупанты решили действовать по-иному. В конце мая полицейские согнали мужчин во двор жандармерии. Перед ними выступил «сам» Дмитриев. Он до хрипоты кричал «про обязанность истинных белорусов защищать свою отчизну от бандитов» (так они называли партизан) и закончил угрозой:
— Не пойдете добровольно — заставим.
И верно, вскоре был создан штаб по набору в отряд «самообороны».
Комитет решил, что надо иметь своего человека в этом штабе. Вызвали из деревни Пянино Александра Никитина. Не сумев вырваться из окружения во время боев под Минском, армейский командир Никитин обосновался в Пянино, создал подпольную группу. Мы знали, что он смел и в то же время осторожен. Это как раз и требовалось для той работы, на которую решили его направить. Никитин согласился. Неплохо «поработал» он в штабе «самообороны». Повестки, как правило, до адресатов не доходили. Они либо безвозвратно «терялись», либо попадали совсем в другие деревни, где таких людей, и в помине не было. Нередко в тот день, когда повестки вручались старосте деревни для раздачи призывникам, там «неожиданно» появлялись партизаны. Как-то Александр принес нам копию донесения коменданта «самообороны» Прусского минскому гебитскомиссариату, в котором тот жаловался на трудности создания отряда, сообщал об активности партизан в районе. Фашисты заподозрили, что кто-то путает их карты. Следы привели к Александру Никитину. Его схватили и увезли в Минск.
Но действовал не только Никитин. Мы написали листовку, в которой разоблачали коварный план гитлеровцев и их холуев вовлечь белорусов в братоубийственную войну, призывали мужчин не являться в Дзержинск по повесткам полиции, а уходить к партизанам. Листовку размножили на машинке и распространили в деревнях.
Оккупантам удалось сколотить отряд «самообороны» только к осени 1942 года. Но существовал он недолго. Кукшевичские комсомольцы во главе с Владимиром Вашкевичем сумели распропагандировать «самооборонцев». Большинство из них были местные парни, а командовал ими Сидоренко из Станьково.
В один из осенних дней «батальон» численностью до тридцати человек, возглавляемый командиром, при полном вооружении направился в сторону леса для проведения «тактических занятий». На опушке леса «батальон» встретили партизаны.
Узнав о дезертирстве местного «войска», гитлеровцы схватили двух малолетних детей Сидоренко. По приказу начальника жандармерии Ригеля их расстреляли.
Фашистские палачи Ригель, Дмитриев и их подручные свирепствовали в районе, и члены комитета не раз задумывались, как обезвредить их. Был разработан план ликвидации Дмитриева. Наши товарищи из управы сообщили точное время, когда тот должен был ехать в Минск. Мы связались с командованием отряда и сообща обдумали план. Решили заминировать шоссе и устроить засаду в лесу возле деревни Невеличи.
В условленное время группа партизан во главе с Александром Макеевым заминировала дорогу и залегла в сотне метров от этого места. Вскоре со стороны Дзержинска в сопровождении мотоциклистов появились две легковые автомашины. Подпустив их на близкое расстояние, Макеев скомандовал:
— По фашистам — огонь!
Попав под интенсивный обстрел, головная машина скатилась в кювет и загорелась. Полагая, что Дмитриев находился в этой машине и что с ним покончено, партизаны выпустили несколько очередей по залегшим мотоциклистам, по второй машине и отошли вглубь леса.
Как выяснилось позднее, в первой машине находился комендант района Гевеке, который был тяжело ранен. Дмитриев ехал во второй машине, и это спасло его от возмездия.
